Ответом Камиллы на такую холодность матери стали постоянные и безуспешные поиски привязанности. В конце 1938 года (в возрасте 74 лет) она все еще пишет Полю из психиатрической клиники: «Перед праздниками я думаю всегда о нашей дорогой маме. Я ее не видела с тех пор, как вы приняли это роковое решение поместить меня в клинику. Я думаю о том прекрасном портрете, который я сделала, в тени нашего красивого сада. Большие глаза, в которых кроется печаль, печать смирения на ее лице, руки, сжатые на коленях в полном самозабвении: все говорит о скромности, о чрезмерном чувстве долга. И это наша бедная мать». И добавляет: «Я больше никогда не видела этот портрет (впрочем, как и она). Если ты о нем когда-нибудь услышишь, дай мне знать. Я не думаю, что известное тебе лицо (Роден), о котором я тебе все время говорю, нашло смелость его присвоить, как другие мои работы. Он был очень хорош, этот портрет!» Говорят, что портрет был все же уничтожен матерью.
Мания преследования у Камиллы распространилась и на мать. После ее смерти Камилла утверждала, что мать была отравлена.
И все же до самой смерти Камилла бессознательно делала все что могла для того, чтобы соответствовать тайному желанию матери — пыталась быть мальчиком. Она гордилась тем, что она сильнее всех мальчишек в деревне, тем, что выбрала мужскую профессию скульптора, тем, что подавляла малейшие проявления женственности. Небрежно накрашенная, плохо одетая, вечно перепачканная глиной, она всегда вела свободную жизнь, более характерную для молодого человека, чем для девушки. Свою связь с Роденом она скрывала так долго, как могла. Такой образ жизни не кажется сознательным выбором или вызовом обществу, а больше напоминает вынужденное поведение.
Нельзя сказать наверняка, была ли мать осведомлена об отношениях дочери с Роденом. Но она и без того резко осуждала ее образ жизни, утверждая, что у дочери безумные глаза и что ее нужно лечить. Каждая мать интуитивно предугадывает судьбу своих детей.
Луиза и Поль все-таки примирились с необходимостью поместить Камиллу в интернат и заботились о том, чтобы она ни в чем не нуждалась на протяжении последующих тридцати лет.
А мать до конца жизни так и не смогла приблизиться к дочери: она никогда ее не навещала в Мондеверге и была против любых ее перемещений, пока не встал вопрос о ее переводе в Виль-Эврар после Первой мировой войны вместе с другими пансионерами. «Я знаю, что она несчастна, и страдаю от этого, но я не могу больше ничего сделать для нее; и если ее выпустить, то вся семья будет страдать из-за нее одной», — писала она Полю. Она описала Камиллу директору клиники в самых мрачных красках и заключила: «Итак, она порочна до мозга костей, я не хочу ее видеть вновь, она нам причинила много бед».
У Камиллы, приговоренной к небытию обстоятельствами своего зачатия и рождения, отвергнутой и ненавидимой матерью за то, что она не родилась мальчиком, как и у многих замещающих детей, было два пути: в творчество или в сумасшествие. Она начала с творчества, в котором преуспела, однако не полностью, а лишь частично, погрузившись во мрак безумия.
Можно ли считать, что ее мания преследования связана с тем, что она была замещающим ребенком? Другими словами, сложилась бы ее жизнь так же, если бы она не должна была взять на себя эту роль? Никто не знает. Ее характер и поведение могут быть в большой степени объяснены этим фактом, но в основе ее длительного и структурированного психотического расстройства лежит много причин. «Двуличная» (Лермитт и Аллилер) связь с Роденом ее глубоко ранила. Ее крах как женщины привел к настоящему самоубийству в творческом плане. Можно еще задать вопрос по-другому: не был ли этот крах обусловлен паранойяльной структурой ее личности и тем, что она была целиком во власти психоза?
Поль Клодель был верен духу семьи. Его желанием было, чтобы и после смерти все члены семьи были вместе. Отец и мать, Луиза, маленький Шарль-Анри, останки которого он эксгумировал и перевез в Бранг, и сам Поль сегодня покоятся в семейной могиле Клоделей. Когда он захотел поместить туда же останки Камиллы, он получил из отдела захоронений мэрии Авиньона письмо, в котором было сказано, что «часть кладбища, которая была зарезервирована за больницей Монфаве, была использована для нужд службы захоронений, а сведения, касающиеся семьи похороненной, не были переданы в службу кладбища».
Это значит, что несчастная Камилла, приговоренная к небытию при жизни, отвергнутая матерью, унесла это проклятие в могилу, так и не сумев воссоединиться со своей семьей даже после смерти. Это исключительный случай двойного небытия.
Но художник не умирает. Память о нем продолжает жить в его произведениях. Кроме того, как отмечает Кассар, ее имя увековечено мемориальной доской, установленной 28 сентября 1968 года на кладбище в городке Вильнев-сюр-Фер, где она родилась, с простой надписью:
Камилла Клодель, 1864–1943