Заметки из хижины «Великое в малом»

Просвещение всегда включало в себя проблемы этики, воспитания, исправления нравов. Но разные его фракции по-разному освещали функцию этого исправления. Одни делали акцент на исправлении общественных учреждений, формирующих общественные нравы, коверкающих добрую от природы душу человека, другие же полагали, что, прежде чем изменить общественные учреждения, нужно готовить граждан для будущего строя. Последняя точка зрения характерна не только для английских просветителей типа Стиля и Аддисона, т. е. для раннего этапа победившей буржуазной революции, когда речь шла лишь о «доделках» нового общественного строя, о завершении и увенчании совершившегося переворота, но и для новой стадии немецкого Просвещения, в период веймарского классицизма, когда просветителей разочаровала Французская революция в ее террористической форме и когда Гёте и Шиллер проповедовали «эстетическое воспитание», т. е. моральное совершенствование людей до наступления революции.

В Китае во времена Цзи Юня революция не стояла непосредственно в порядке дня. Более того, общественное возбуждение второй половины XVII в. было подавлено. Но недовольство феодальным гнетом не было уничтожено, ибо не были устранены его причины. Суровая цензура могла загнать его в подполье, но люди ощущали феодальные формы жизни как гнет. Единственное, что могло быть раскритиковано, — это порочные чиновники — лихоимцы и угнетатели, порочные главы семейств — деспоты и эксплуататоры, порочные идеологи — начетчики и схоласты, за буквой утратившие здравое понимание классических текстов, и т. п. То, что все эти пороки неумолимо и обязательно порождались феодальной структурой общества, оставалось в тени как некий эмоциональный фон, усиливающий и актуализирующий «частные случаи». Этот тип критики выглядел как наведение порядка в признаваемом писателем мире, а не как критика самого этого мира. Но по существу это было частью общепросветительской антифеодальной критики всего «неразумного», «аморального», «противоестественного».

Именно это и роднит Цзи Юня с блестящей плеядой китайских просветителей конца XVII — первой половины XVIII в. Ресурсы передовой просветительской мысли не исчерпывались теми мятежными умами, которые были известны всем. Они уходили в менее явные сферы, которые тем не менее работали в том же направлении, расшатывая веру в идеальность существующего строя, критикуя его частные стороны, показывая неблагополучие этого строя в сфере этики, настаивая на моральном исправлении людей.

О. Л. Фишман

ЗАМЕТКИ ИЗ ХИЖИНЫ „ВЕЛИКОЕ В МАЛОМ“

СБОРНИК ПЕРВЫЙ ЗАПИСИ, СДЕЛАННЫЕ ЛЕТОМ В ЛУАНЬЯНЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ «ЗАПИСИ, СДЕЛАННЫЕ ЛЕТОМ В ЛУАНЬЯНЕ»

Летом года цзи-ю правления императора под девизом Цянь-лун[167] меня послали в Луаньян проверять книги, вошедшие в императорскую библиотеку. Работа моя была завершена, и я лишь наблюдал за чиновниками, надписывавшими на обложках заглавия книг. Дни без дела тянулись долго, и я стал записывать то, что когда-либо видел и слышал, без особого порядка занося на бумагу все, что всплывало в памяти.

Чиновники, в древности собиравшие уличные толки, не принадлежали к разряду сочинителей. «Беседы на улицах и разговоры в переулках могут оказаться полезными для моральных оценок»[168].

Закончив записи, я вручил их писцу, чтобы он сделал на них надпись: «Записи, сделанные летом в Луаньяне».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

(1.) Цензор Ху Му-тин[169] рассказывал:

«В одной деревушке жил человек, у которого была свинья. Стоило ей увидеть старика соседа, как она приходила в ярость, начинала визжать, гналась за ним и норовила укусить; при виде других людей ничего подобного с ней не происходило.

Старик сосед сначала из себя выходил от злости. Он уже стал подумывать о том, чтобы купить эту свинью, [заколоть ее и] зажарить, как вдруг прозрел, все понял и сказал:

— Уж не кровный ли она враг[170], о котором идет речь в буддийском каноне? Однако нет в мире такой вражды, с которой нельзя было бы покончить.

И вот за хорошую цену он выкупил свинью у соседа и отдал ее в буддийский монастырь[171], чтобы она стала, как говорится, «свиньей вечной жизни».

Прошло некоторое время. Когда свинья вновь увидела старика, она прижала уши и вообще повела себя совсем иначе, чем прежде.»

Как-то мне довелось видеть картину Сунь Чжуна, на которой был изображен буддийский архан[172], сидящий на коленопреклоненной тигрице. Надпись в стихах, сделанная неким Ли Янем из Баси, гласила: