Заметки о японской литературе и театре

Как текущая вода	Юку мидзу-но
Не воротится назад,	каэрану готоку
Пролетевший ветерок	фуку кадзэ-но
Не увидеть никогда —	миэну га готоку
Так бесследно ты ушла —	ато мо наки
Мира этого дитя…	ё-но хито-ни ситэ

(XV — 3625)

Важно отметить также, что сравнение с инеем, росой особенно употребительно в анонимных песнях, многие из которых исследователи относят к народной поэзии:

Неужто буду только угасать,	Асасимо-но
Как поутру	кэну бэку номи я
Белоснежный иней?	токи наси-ни
И без срока тосковать по милой,	омоиватараму
Обрывая жизни этой нить?	ики-но о-ни ситэ

(XII — 3045)

Как эта белая роса,	Юбэ окитэ
Что упадет вечернею порою,	асита ва кэнуру
А поутру исчезнет, -	сирацую-но
Так и я…	кэнубэки

(XII — 3039)

Как выпавшая белая роса,	Оку цую-но
Могу исчезнуть так же я…	кэнубэки вага ми

(XII — 3042)

Но все же и буддизму принадлежит доля участия в создании этих образов. Разница лишь в том, что художественная система народной песни опирается на представление о тождестве природы и человека. Буддизм же внес в поэзию новую основу: идею бренности, тщеты всего земного. В результате одни и те же образы из конкретных постепенно превратились в отвлеченные символы. Слова как будто остались прежними, но начали звучать в ином ключе:

Жизнь, как роса…

Оку цую-но иноти

(IV — 785)

Словно пена на воде,	Минава насу
Жизнь мгновенна и хрупка…	мороки иноти

(V — 902)

Выраженное в некоторых песнях желание покинуть этот мир, возможно, тоже в известной степени подсказано буддизмом.

Не лучше ли исчезнуть навсегда,	Сирацую-но
Как исчезает белая роса…	кэ ка мо синамаси

(X — 2254, 2256, 2258)

И пускай теперь	Оку цую-но
Жизнь растает, как роса…	кэнаба кэну бэку

(XIII — 3266)

Появился даже постоянный эпитет: "словно поутру роса, быстро исчезающая жизнь".

Разумеется, трудно выявить какую-то градацию и отнести часть образов к буддийским, а часть к традиционным. В сложном процессе трансформации средств художественной выразительности имело место, вероятно, взаимовлияние и взаимопроникновение элементов и народной поэзии, и буддизма. Под влиянием последнего изменилось не только функциональное значение и содержание отдельных образов, но и их символика. Так, яшмовая или жемчужная нить отождествлялась ранее с представлением о чем-то длительном, бесконечном. В первоначальном смысле она служила порой символом верности в любви:

Но не выполнен обет,	Тама-но о-но
Данный мною и тобой,	таэдзи и имо-то
Что не будет никогда	мусубитэси
Рваться яшмовая нить…	кото-ва хатасадзу

(III — 481)

Буддизм же, окрашивающий все в грустные, печальные тона, вводит в поэзию образ рвущейся нити ("Этот бренный мир, не всегда ли ты таков? И в мыслях вижу: рвущаяся нить, с которой падает нанизанная яшма…", VII — 1321). Он становится выражением идеи непрочности, символом недолговечности жизни, т. е. происходит полное, контрастное изменение символики.

Вот отрывки из народных песен западных и восточных провинций:

Чем никчемно, так, как я,	Наканака-ни
Человеком в мире жить,	хито то арадзу ва
Лучше куколкой мне стать	кувако-ни мо
Шелковичного червя	нарамаси моно-о
С жизнью краткою, как яшмовая нить.	тама-но о бакари

(XII — 3086)

Встретишься с любимой моей —	Аэраку ва
Миг недолог, словно яшмовая нить,	тама-но о сикэ я
А полюбишь — так навеки,	коураку ва
Как над Фудзи	Фудзи-но таканэ-ни
Падающий снег…	фуру юки насу мо

(XIV — 3358)

Любопытно, что данный образ вернулся в народную поэзию уже в новом толковании, хотя в той же XII книге и в ряде других его можно встретить и в старом значении:

Как яшмовая нить,	Тама-но о но
Жизнь длинная…	нагаки иноти-ва

(XII — 3082)

В поэзии "Манъёсю" употребляется часто эпитет "уцусэми-но" — применительно к миру, человеческой жизни, человеку. Существует мнение, что значение "бренный" этот эпитет приобрел позднее.