Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

Не разрушил бы себя, пытаясь сокрушить незыблемое.

Ужас подступил, точно буря. Что, если эта ночь – предтеча другой ночи – той, что грядет после смерти? Что, если отныне будет только вечное дрожание на краю пропасти, где все низкое и порочное в тебе подгоняет шагнуть вперед, к порокам и низостям целого мира. Ни выбора, ни пути, ни надежды – лишь бесчисленные повторения убожества и недотрагедии. Или остаться, быть может, навечно на пороге жизни, не в силах перешагнуть его, или вернуться. Я превращаюсь в призрак под четырехкратный бой часов.

Сидя на краешке кровати, я роняю голову на руки. И тишина, тишина – и внезапно – а может, это только потом кажется, что внезапно, – я засыпаю.

Сон – подлинный, чудесный, желанный, баюкающий. Так глубоки и теплы постель и подушка, они обволакивают меня, погружают в покой, в небытие – теперь, после катарсиса черных часов, мне снятся сны о молодых и прекрасных, поступающих молодо и прекрасно, о девушках, которых я знал когда-то, девушках с огромными карими глазами и чистым золотом волос.

Мне было шестнадцать… В прохладе ночной
Я Кэролайн встретил под яркой луной.
Оркестр нам играл – Бинго! Банго!
Мы с ней танцевали фокстрот и танго,
Нас повсюду встречал одобрительный шум:
Как прелестна она, как сидит мой костюм…

В конце концов, жизнь такой и была; на миг мой дух зависает, парит в беспамятстве, а потом опускается все ниже, все глубже погружается в подушку…

– Да, Эсси, да! – О господи, хорошо, я сам отвечу.

Неудержимая, радужная – вот она, Аврора, – вот и новый день.

Крушение [350]

I

Бесспорно, вся жизнь – это процесс постепенного распада, но те удары жизни, которые становятся драматической кульминацией процесса, страшные, неожиданные удары, наносимые извне (или так кажется, что извне), – те, о которых помнишь, те, на которые сваливаешь все неудачи, те, на которые сетуешь друзьям в минуты душевной слабости, – такие удары и их последствия осознаются не сразу. Бывают и другие удары, изнутри, и их ощущаешь только тогда, когда ничего уже нельзя поправить, когда ты вдруг постигаешь с непреложностью, что в каком-то смысле прежнего тебя не стало. Распад первого рода представляется быстрым, а второй идет почти незаметно, но осознаешь его потом как нечто внезапное.

Прежде чем приняться за мою краткую повесть, я хотел бы высказать наблюдение общего характера: подлинная культура духа проверяется способностью одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи и при этом не терять другой способности – действовать. Ну, скажем, необходимо понимать, что положение безнадежно и вместе с тем не отступаться от решимости его изменить. Эта философия подошла мне в ранние годы моей взрослой жизни, когда я видел, как реальностью становятся вещи невероятные, неправдоподобные, порою «немыслимые». Если ты на что-то годен, ты должен подчинить своей воле течение жизни. Если ты не обделен ни умом, ни старательностью, то, как бы ни сочеталось в тебе то и другое, течение жизни покорится тебе легко. И казалось, как это романтично – быть преуспевающим литератором; тебе не мечтать о славе, в которой купаются кинозвезды, но зато уж та известность, какой ты добился, останется надолго; тебе не мечтать о силе, которой обладают люди последовательных политических или религиозных убеждений, но зато уж ты, конечно, куда более независим. Понятно, удовлетворенности тем, чего ты достиг в тобою избранном ремесле, не испытать никогда, но я лично не променял бы это ремесло ни на какое другое.

Двадцатые годы шли к концу, а сам я уже подобрался к тридцати, и мало-помалу чувство обиды, которое я с юности испытывал по двум причинам – потому что я оказался слишком щупл (или слишком неумел), чтобы играть в футбольной команде нашего колледжа, и потому что во время войны так и не попал на фронт, в Европу, – переплавилось в ребяческие мечты о каких-то героических свершениях, убаюкивавшие меня в беспокойные ночи. Серьезные вопросы, которые возникали передо мной в повседневной жизни, как будто начали разрешаться, и, поскольку из-за них было много хлопот, не оставалось сил думать над проблемами более общими.

Десять лет назад жизнь, по сути, была для меня делом сугубо личным. Мне приходилось уравновешивать в себе сознание безнадежности моих усилий и необходимости продолжать борьбу, уверенность в том, что крах неизбежен, и решимость «добиться успеха», – более того, нужно было совладать еще с одним конфликтом: высокие порывы влекли меня к будущему, но в душе скапливался мертвый груз прошлого. И если бы мне все это удалось, невзирая на обычные трудности – семейные, личные, профессиональные, – тогда мое «я» по-прежнему неслось бы, подобно стреле, выпущенной из никуда в никуда и летящей с такой быстротой, что лишь земное притяжение способно в конечном счете прервать ее полет.