Заметки о России

Все эти идеи о скандинавском мире, об отношении его к русскому были в Петербурге тогда совершенно новы. Раск желал бы всей душою водворить их в России; но он не находил других поборников, кроме меня, Шегрена и пастора Гиппинга[756]. Мы одни составляли скандинавскую его школу, но чувствовали, что не принесем ему большой радости. Каждый из нас имел свое особенное назначение, хотя мы все хорошо были приготовлены и к этим трудам. Раск переселился на одну со мною квартиру, где он ближе был к нам всем троим[757]. Он неусыпно продолжал со мною свои занятия, и у меня при разных других обязанностях едва доставало сил поддерживать его на меня надежды. Весь плод этих благородных его усилий было только одно мое исследование, напечатанное в Петербурге у Греча под заглавием «Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера»[758], и перевод с датского книги «Mаterialier til de umiddelbare Forstandsøvelser af Jørgensen»[759], сделанный по препоручению военной Комиссии для учебных пособий.

По рекомендации Раска потом, 28 апреля 1825 года, избран был я Королевским Копенгагенским обществом северных древностей[760] в члены его[761]. Неутомимый секретарь его Рафн не терял меня из виду и нередко отыскивал по всей России. Из последнего его письма я уведомился, что мои долговременные усилия обратить внимание Общества на те пособия, которые представляет скандинавская словесность для русской истории, увенчались успехом.

Вот его начало.

«Королевское общество северных древностей

Копенгаген 19 июля 1839.

Письма Вашего Высокородия от 30 ноября 1830 года и 6 мая сего года я получил и благодарю Вас именем нашего общества за сообщенные в них известия».

Потом:

«Mit einem ganz besonderen Interesse haben wir ihren Vorschlag in betreff einer engeren Verbindung zwischen Rußland und Scandinavien in historischer Hinsicht empfangen. Wir werden denselben berücksichtigen und Ihnen hoffentlich binnen kurzem nähere Mitteilungen über unser beabsichtigtes Werk geben…»

То есть: «С особенным участием приняли мы предложение Ваше относительно теснейшей связи между Россиею и Скандинавиею в историческом отношении. Мы будем его держать в памяти и надеемся в коротком времени сообщить Вам ближайшие известия о предпринятом нами сочинении».

Ученому свету известен труд, издаваемый этим обществом под заглавием[762]. Итак, цель моя доставить русской истории в скандинавской словесности подпору достигнута.

Во время пребывания Раска в Петербурге корабль «Рюрик», посланный на иждивении графа Румянцова для открытий вокруг света, прибыл в Петербург и остановился на Неве у Английской набережной подле дома графа Румянцова[763]. На нем было несколько алеутов. Не столько радовали Раска географические открытия Коцебу, сколько появление в Петербурге алеутов. Он тотчас принялся поверять над ними свои этнографические догадки. Давно уже мучил его вопрос: не принадлежат ли гренландцы и алеуты к одному племени? Он имел превосходные пособия для гренландского языка, изданные в Копенгагене для гренландской семинарии, которая доставляет в Гренландию и в датские колонии проповедников, и, любопытствуя знать все языки, научился произносить хорошо по-гренландски. Пригласив для опыта с корабля «Рюрик» одного алеута, разумеется, в мою квартиру, а в свидетели меня, Людвига Хориса и Василия Федоровича Тимковского, Раск заставлял его называть по-алеутски разные вещи и сказывать разные выражения. Пораженные дикими звуками, мы хотели подражать им, но безуспешно. Алеут сердился на нас и не скрывал своего гнева. Главными трудностями было то, что слух наш вовсе не различал артикуляции или последствия[764] простых звуков, коих слышали с одного аккорда. Но вскоре Раск и Хорис, первый потому, что учился по-гренландски, второй потому, что в путешествии вокруг света он слышал у других подобные звуки, заслужили полное одобрение алеута[765].

Профессор Раск, пробыв около года в Петербурге, изготовился в дальний путь. Этот превосходный лингвист и филолог воспламенял своими этнографическими идеями не только многих ученых в Дании и Швеции, он двигал целыми обществами. Теперь, предпринимая вышеупомянутое путешествие в Персию и Индию, он не имел в этом продолжительном пути ни одного человека, которому бы он мог сообщать свои мысли, свои впечатления, свои открытия, он чувствовал в этом нужду и приглашал меня. Но мы, русские, еще не настроились для этих отважных предприятий. Он отправился один. Расставаясь со мною и зная мою братскую к нему привязанность, он, уважая все мои опасения насчет его здоровья, насчет его жизни или случай смерти, оставил мне на немецком языке свою автобиографию, которую храню я и поныне, как драгоценный памятник его ко мне дружбы. Я известился из газет на немецком и на русском [, что] по его смерти вышла его биография[766]. Конечно, в издании братом[767] всех сочинений профессора Раска вышла она гораздо полнее, но там ее писали друзья его[768], а эту он сам и потому я ее помещаю[769].

[Автобиография Раска][770]