Заметки по пастырскому богословию

Не нужно большого труда, чтобы понять основную ошибку проф. А. Шмемана. Монашество родилось и рождается вовсе не из «опыта неудачи» Церкви, которая якобы «обмірщилась» с массовым приходом в нее язычников. Монашество есть естественное тяготение к образу жизни Самого Иисуса Христа, Его Пречистой Матери — неискусомужной IIриснодевы Марии (которая не случайно является особой покровительницей монашеского подвига). И в этом смысле монашество рождается как раз из опыта удачи жизни в міре Подвигоположника спасения — Христа и Его пренепорочной Матери, Иоанна Богослова, апостола Павла и множества их подобных! Но Церковь никогда не считала монашеский путь единственным, руководствуясь словами Спасителя: «Не вси вмещают словесе сего, но им же дано есть... Могий вместити, да вместит» (Мф. 19, 11-12).

Церковь освятила и благословила «мірской» образ жизни в законном супружестве, через таинство Бракосочетания, совершаемое во образ единения Христа со Своею невестой — Церковью. Так в Церкви разрешается антиномия «не от міра» и «в міре». Поэтому объяснение духовной истории монашества как «протеста» подвижников против «обмірщившейся» Церкви — это не более, чем кабинетный («профессорский») псевдоисторизм, кочующий из одной ученой книги в другую.

Та же христианская антиномия имеет и другое проявление — в личной жизни каждого отдельного члена Церкви, а, значит, и всего земного церковного общества в целом. Достаточно почитать внимательно Послания святых апостолов (особенно — апостола Павла), чтобы убедиться в следующем. С одной стороны, «кто во Христе, тот новая тварь», тот «уже не грешит», все верующие — это «народ избранный», «царственное священство» и т.д. Но, с другой стороны, оказывается, что у этой «новой твари» имеются «пакостники плоти, ангелы сатаны», от которых невозможно избавиться в земной жизни, что это «царственное священство» часто делает то, чего не хочет, а что хочет, не может сделать по причине греха, воюющего в членах плоти и т.д.

Следовательно, земная Церковь — это еще не полностью «актуализированное», раскрытое и открытое Царство Божие. Оно действительно содержит его «внутрь» себя, но в то же время Царство — это для земной Церкви еще и цель движения («плавания» в ковчеге спасения, «странствования»), цель подвига. Члены земной Церкви отчасти живут уже по новому (второму) Адаму — Христу, но отчасти еще и по Адаму ветхому. Вот что и есть главнейшее звено, сопрягающее Церковь с «міром сим». И в то же время это делает земную Церковь лишь образом Царства Небесного, Иерусалима нового, «жены невесты Агнца», обусловливая тем самым весь образный, символический, духовно-таинственный строй церковной жизни и прежде всего — образный, мистико-символический характер Богослужения, в первую очередь — Литургии. Поэтому византийская теория образа и толкования Литургии, как они отражены в Ареопагитиках, у Василия Великого, Иоанна Златоуста, Максима Исповедника, патриарха Германа, Симеона Солунского и у многих других отцов являются выражением и одновременно разрешением антиномичности христианского жительства в земных условиях.

Таким образом, мистико-символическое («мистериальное») и «аскетическо-индивидуальное» восприятие Богослужения (в том числе — Литургии) нисколько не противоречат ее экклезиологическому значению, и противопоставлять их нелепо. Образно-символический смысл Литургии и ее церковный смысл, как предстояние Церкви пред Богом или как «реализация» («актуализация») Церкви, восполняют и дополняют друг друга, так что без одного немыслимо и другое.

Кстати сказать, выражения «актуализация», «самораскрытие», «реализация» без особых уточнений являются ровным счетом ничего не говорящими, бессодержательными, несмотря на видимость «учености» и «философичности». Актуализироваться, реализоваться, осуществляться может то, чего не существовало в видимом міре до акта «реализации». Церковь же реально существовала и существует. Значит, реализовываться, актуализироваться может лишь ее сокровенная сущность как мистического Тела Христова, или то Царство Божие, которое заключено глубоко «внутрь», в духовных недрах земной Церкви. Совершенно очевидно, что в таком случае эта «реализация» сокровенного может происходить только через посредство образов, символов. Боговдохновенную систему таких литургических образов и символов как раз и создали Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Двоеслов, другие литургисты древности. Так что, если выражаться категориями А. Шмемана, то сочетание экклезиологического восприятия (аспекта) Литургии и мистико-символического (мистериального) как раз и составляет lex orandi Церкви, выражающий ее lex credendi особенно после Седьмого Вселенского собора и завершения Православного учения об образе.