Заметки с выставки (ЛП)

— Разумеется, — ответила Морвенна. — Извините. Я вела себя просто некрасиво. Всю дорогу проспала.

— Ничего страшного, — сказала девушка. — У Пола брат уже пару лет в дороге, так что мы стараемся делать, что можем. Кто знает, вдруг это поможет вернуть его? Карма и все такое.

— Она полагает, что я бомжиха, — подумала Морвенна. — Наверное, так оно и есть.

— Вы очень добры, — сказала она. — Спасибо. И еще раз поблагодарила молодого мужа. Открыв дверь, она спустилась на обочину: там всегда стоял продавец, торговавший «свежей» скумбрией из багажника своего автомобиля. Ночной воздух был пронизывающе резким, и по ее телу пробежала дрожь.

— Вот, держите.

Девушка протянула пакет с остатками овсяных лепешек.

— Но я… Нет, не надо.

— Порядок! Пока.

Грузовик, посигналив гудком, отъехал, и она осталась одна. Заглушая страх едой, она вытащила из пакета с печеньем маленький пластиковый лоток и обнаружила, что муж с женой запрятали десятифунтовую банкноту там, где должна была быть лепешка. Морвенна засунула деньги в свой жалкий кошелек, съела лепешку и зашагала прочь.

Она находилась чуть выше кольцевой дороги, откуда пути вели к Марасиону, Хелстону и Пензансу. Шагая по обочине шоссе, предназначенного только для автомобилей, она пошла по направлению к Пензансу. Время было половина четвертого утра, совсем не тот час, чтобы стучать в двери и пугать людей. Но теперь, пока она шла, ночь стала не такой холодной, и знакомые виды притягивали ее внимание. На следующей кольцевой развязке она повернула к городу и еще раз свернула на третий съезд, и таким образом вскоре очутилась на тротуаре над железнодорожными путями, там, где из скальной насыпи выросло чудесное фиговое дерево. Увидев, как мало что изменилось, она пошла дальше, вдоль по набережной мимо автостоянки и внутренней гавани — единственной оставшейся в настоящее время — по-над Росс Бридж, мимо парома Сциллониан и Музея-маяка, мимо бассейна, мимо старых домов, скучившихся ниже Сент-Мэри. И там, пожалуй, слишком скоро, теперь, когда променад к Ньюлину протянулся перед ней под цепочками белых огней, она оказалась на повороте к родительскому дому.

Она могла бы разбудить их. После такого долгого отсутствия, она, конечно же, могла, или же просто уснуть в саду, или даже поискать в старом потайном месте ключ от входной двери — их дверь никогда не запиралась на два замка. Но она обнаружила, что идет над волнами, спокойно разбивающимися о берег, и теперь она знала, что делать.

Она шла все дальше по пустынной дороге к Ньюлину, по направлению к гавани и рыбному рынку, где уже были видны и слышны признаки деятельности. Если идти короткой дорогой, то теперь нужно было бы повернуть вглубь, как если идти на Сент-Джаст, затем свернуть налево на пересечении с дорогой на Лендс-Энд — дорожная сеть оставалась в ее сознании яркой как диаграмма из детского учебника. Но она знала, что должна пройти той же дорогой, которой шел он, и она пошла долгой дорогой по направлению к Санкриду, вверх по крутому склону к Полу и затем вглубь по узкой дорожке через Чинхол.

По мере того как дорога спускалась вниз в долину, над ней высились деревья — большие для этой местности — их ветви чернели на фоне звездного неба. Сначала она прошла мимо того места потому, что была слишком занята, восхищаясь ветвями и удивляясь тому, сколько можно увидеть в настоящей деревенской темноте, как только привыкнешь к ней. Она приспособилась к брюссельскому отсутствию ночи, в полном смысле этого слова, и забыла бархатистую добротность истинной тьмы и ее неожиданные оттенки. Она забыла, что лунный свет может отбрасывать тени.

Когда Морвенна добралась до крутого поворота на дороге, в который Спенсер вошел на такой скорости, что они чуть не перевернулись, она поняла, что проскочила нужное место. Она повернула назад. Все вокруг стало более узнаваемым, если идти в обратном направлении — дуб и старая бетонная лавка, на которой обычно оставляли бидоны из-под молока, чтобы потом забрать их. Она прикоснулась к дереву. Если бы у нее был фонарик, она знала, что увидела бы нахмуренное лицо, образованное узорами в коре. Она потрогала бетонную лавку. Потом села, а затем легла на бетон, как раз там, где он скончался, но, в отличие от него, скорчившись, чтобы согреться. Она уютно пристроила голову на сгибе руки и закрыла глаза.

Она глубоко дышала и сосредоточилась на тишине, которая, если вслушаться, никогда не была абсолютной. Она снова постаралась воспользоваться умением, которому научилась в детстве — представить где-то над собой свет, теплый, ароматный свет, подобно тому, который исходит от самых лучших свечей из пчелиного воска, только более пронизывающий и неотступный. Сначала она подержала в свете Роксану, представляя себе, что та успокоена, исцелена и утешена. Затем, впервые за многие годы, она осмелилась поставить в свет Петрока.