Заметки с выставки (ЛП)

Что было намного сложнее. Давняя фраза если бы только скользнула в ее сознание, точно встревоженная мокрица, когда поднимаешь бревно. Если бы только я обращала больше внимания на то, что он говорил мне. Если бы только мы предложили подвезти его. Если бы только я поступала согласно своему возрасту, а не вела себя как глупая маленькая шлюха. А за всеми этими «Если бы только» вставали другие вопросы, на которые по-прежнему не было ответов. Правильно ли я поступила, свидетельствуя против них? Была ли это на самом деле честность, заставившая меня сказать «нет, он лжет, потому что я была там с ним, и да, мы были пьяны, и да, мы совершенно рехнулись нашими крошечными умишками…» Или это была просто мстительность, подстрекаемая стыдом?

Она вновь услышала убийственное высказывание Рейчел, отторжение, ядовитое краткое шипение в ее адрес на станционной платформе так, что никто другой не мог услышать или осудить ее.

А потом, как раз в то самое время, когда она была готова надломиться от напряжения, тепло охватило ее, пока она держала в нем Петрока, и убаюкало ее, и она тихонько уснула, даже не заметив этого, и видела во сне много такого, что слишком долго оставляла без внимания.

Ее разбудил пикап, пронесшийся мимо, из грузового отсека доносился собачий лай. Солнце встало, но не разбудило ее, потому что она так и спала, уткнувшись лицом в согнутую руку. Все у нее болело, и ее потрясло то, как ее всю перекорежило после того, как она немножко подвигалась. И все же, сев и болтая ногами, свисающими с подставки под бидоны, ногтями отчесывая волосы от лица, она чувствовала себя почти обновленной и явно в лучшем настроении, чем в течение многих недель до того.

Казалось, она заново, пусть даже только временно, обрела чувство цели. Она позавтракала последней лепешкой и яблоком, затем посидела несколько минут, удерживая в свете отпечатавшийся образ молодого водителя грузовика и его жены. Но благословению не хватило сияния, возникшего ночью — она уже была поглощена стоящей перед ней задачей.

Она встала, отряхнула с одежды крошки и листья, потопала ногами, чтобы вернуть им чувствительность, и выполнила несколько растяжек йоги, безмятежно улыбаясь при этом ошарашенному водителю, появившемуся из-за поворота и проехавшему мимо, уставившись на нее. Бродяги, ночующие на природе, больше не были обычным делом, как когда-то.

Затем она отправилась в том же направлении, куда шла ночью — прочь от Чинхола, мимо одного из видов в сторону суши, излюбленного художниками Ньюлинской школы, и до самого пересечения с главной дорогой у Дрифта. Оттуда было двадцать минут ходьбы вверх по узкой дороге на Санкрид, огибавшей пруд за Дрифтом, а затем вниз в соседнюю долину, по крутой тропинке, с полями Босвигана с обеих сторон.

Если подойти сзади по этому пути, дом скрывали деревья, но даже до того, как она могла рассмотреть его ясно, вопиющие изменения были очевидны. Давным-давно, когда они все проводили там столько времени, ферма все еще была работающей. И Спенсер, и его старший брат бросили школу, чтобы принять ферму от своего отца, которого какая-то наследственная болезнь сделала инвалидом. Бизнес и тогда не процветал — поговаривали, что члены семьи были оседлыми цыганами, а не прирожденными земледельцами — привыкшими, скорее, к сезонным работам, нежели к неустанно тяжелым и утомительным обязанностям сельского хозяйства. (Это забавляло Хедли, который говорил, что у Троя и Спенсера имена прямо как из телевизора, и на местном уровне это тоже не работало в их пользу). Под управлением сыновей, казавшихся ей тогда такими ушлыми, но которые, конечно же, были не более чем подростки, пускающие пыль в глаза, ферма ковыляла от кризиса к кризису. В какой-то месяц поддерживалась на плаву щедростью друзей отца, а в следующий — спотыкалась на последней затее Троя разбогатеть по-быстрому.