Заметки с выставки (ЛП)

— Совсем не похожа. Я пошла в мать.

— А она…?

Она покачала головой и обмакнула печеньице.

— Она умерла много лет назад. Вам ведь сколько — сорок?

— Сорок один, — сказал он.

— Значит, она умерла, когда Вы были еще младенцем.

— Когда Вы уже были ребенком?

— Я прилично старше Вас. — Она нервно кашлянула. — К счастью, он всегда был очень независимым. До самого недавнего времени.

— Вот как.

Они оба отхлебнули противный чай.

— Вы, наверное, хотите сейчас с ним увидеться, — внезапно сказала она, как раз тогда, когда он выпалил: «Должно быть, мое письмо стало для Вас шоком».

Каждый из них извинился и жестами изобразил нет, только после Вас. Затем она сказала: «Не особенно. Вы не первый».

— В самом деле?

— Он, кажется, был необычайно плодовит, — продолжила она, — и так же необыкновенно небрежен.

Слышался ли в ее речи его голос? Этот невозмутимое, суховато удивленное чувство превосходства?

— У нас есть три сводных брата, — добавила она. — Это то, что я знаю. Двое других моложе Вас. Оба американцы. Он читал там несколько курсов лекций после смерти матери. Я жила в пансионе, а там ему прекрасно платили по сравнению с тем, что он зарабатывал здесь. Они не так похожи на него, как Вы. Но вырисовывается интересная модель поведения. Все ваши матери молчали до самой смерти, и вы все говорите, что вам ничего не нужно. Что, конечно, удачно для нас, принимая во внимание, что у нас мало что есть. Дом мы арендуем.

Скупым жестом она обвела дом и все, что было вокруг них.

— На случай, если Вам это любопытно.

— Вовсе нет.

— У нас договор на долгий срок и его практически невозможно разорвать. Помогают его пособие по уходу и пенсия по инвалидности, да и местный совет с университетом вносят свою лепту.

— А что с ним?

Она вздохнула, укладывая каталожные карточки в аккуратные стопки, и, когда она наклонила голову, он заметил у нее на голове проплешину, где-то дюйма в четыре. Она пыталась замаскировать ее, отрастив длинные волосы и закалывая их в артистическом беспорядке как раз над лысинкой, но когда она волновалась и проводила по волосам рукой — именно этот привычный жест она и сделала в настоящий момент — ее изощренная уловка неизбежно сползала в сторону.

— У него был инсульт, — сказала она. — Сначала вроде бы это было и все, он потерял речь практически полностью. Потом у него был еще один удар, и ему парализовало правую ногу. Теперь я думаю, что он просто разрушается дальше, ну и такая штука как мульти-инфарктная деменция. Раньше я понимала, что он говорит, а сейчас чаще всего идет сплошная бессмыслица. Он перестал читать или писать, а это плохой знак.

— Он встречался с другими?

— О да. Довольно долго говорил с ними обоими, и было заметно, что впечатления они на него не произвели. Вам будет с ним гораздо проще. Давайте поднимемся наверх?

Находила ли она какое-то злорадное удовольствие во всем этом? Какое-то мрачное развлечение в тщетном порыве ее сводных братьев к содержательному контакту с отцом, отсутствующим и не заслуживающим доверия? Кот со злобным урчанием спрыгнул со стула и проследовал наверх перед ними. Пока они поднимались мимо тусклых офортов, которые Гарфилд едва мог разглядеть в полумраке, звуки телевизора становились ближе. После могильного холода внизу в комнате Саймона Шепарда было душно. Качающийся тепловентилятор конкурировал с обогревателем от Вестерна. Старик в инвалидном кресле спал, голова его упала в одну сторону. У него были густые, седые волосы и более резко очерченная версия лица Гарфилда. Настала очередь Гарфилда выругаться себе под нос.

Ниоба перевела взгляд с одного на другого.

— Жуткое зрелище, правда? — сказала она. — Прямо как в последней сцене этого дурацкого фильма Кубрика. Еще чуть-чуть, и он перейдет в зародышевую стадию. Папа? Па!

Она энергично тряхнула отца.

— Еще и глухой к тому же, — объяснила она Гарфилду. — Сядь. Ну, пожалуйста.

Она приглушила громкость в телевизоре. Ее отец, их отец огляделся, моргая неспешно, точно сова.

— Па, это Гарфилд Миддлтон. Его ныне покойная мать была еще одной из твоих подружек.

На пару мгновений Саймон Шепард, казалось, сосредоточился на Гарфилде, и потом пробормотал что-то невнятное.

— Извините, — сказала она. — Я забыла имя Вашей матери.

— Рейчел Келли, — сказал Гарфилд.

— Художница?

— Да. Я думал, что сказал Вам.

— Господи. Да он должен был жениться на ней и хотя бы так заработать какие-то деньги. Вот дурак. Рейчел Келли, Па! художник-абстракционист! Знаешь? Корнуолл! Патрик Херон!

Он издал еще один булькающий звук и теперь посмотрел на Гарфилда вполне определенно.

— Ах, — вздохнула она. — Ну вот, теперь дошло. Он страстно ненавидит абстрактное искусство. Я оставлю вас двоих познакомиться поближе.

— Да, но…

Гарфилд собирался попросить ее остаться и переводить, но она была слишком деловитой.

— Вам нельзя оставаться долго, — предупредила она. — Объем концентрации у него с комариный нос, возможно, он уснет очень скоро. Я буду в кухне.