Заметки с выставки (ЛП)

Она оставила их наедине с котом, который прыгнул к старику на колени, где, казалось, вдвое увеличился в размере и стал практически доставать ему до подбородка. Гарфилду стало интересно, где такая худенькая женщина, выглядящая оторванной от жизни, берет силы укладывать отца в кровать и помогать ему подниматься из кровати и ванной. Но теперь он увидел, что старик был еще более хрупким, чем она, так, одна оболочка. Над кроватью имелось приспособление типа лебедки, и, предположительно, аналогичная штуковина была и в ванной.

Старик все еще смотрел на него, рефлекторно поглаживая кота.

— Здравствуйте, — сказал Гарфилд. — Моя мать умерла пару месяцев тому назад. Она оставила мне письмо, в котором объяснила, что Вы мой отец, в противном случае я бы так никогда и не узнал…

Он услышал, как его объяснение затихло по-дурацки. Смутившись, он оглядел комнату.

Покраска и ковер обветшали, как и все остальное, но были там и по-настоящему красивые вещи; маленький портрет молодой женщины фламандской школы висел над камином, а позади дивана в золоченой раме был пейзаж, выглядевший французской живописью и изображавший аллею тополей. Они плохо сочетались между собой, но, возможно, представляли единственную ценность, которую отцу и дочери еще не пришлось продать. Он надеялся, что, по крайней мере, одна из этих картин уцелеет и останется Ниобе. За время их краткого, странного интервью он начал чувствовать к ней симпатию. Он бросил взгляд на телевизор.

— «Искатели»^[22]? — спросил он. — Я тоже люблю вестерны. Форд здесь почти как художник, так? То, как он заставляет своего оператора извлекать красоту из этих пейзажей? Он их создает и заставляет нас смотреть.

По-прежнему неподвижный взгляд.

— Интересно, Вы когда-нибудь видели хоть какую-нибудь картину моей матери? Рейчел Келли? Она уже рисовала, когда Вы… были с ней знакомы? Они были удивительны. Она несколько утратила свою манеру после моего… Более ранние работы, времен семидесятых, думаю, еще смогут постоять за себя какое-то время. Я живу в Фалмуте, — добавил он. — Со своей женой Элизабет. Лиззи. Она учит игре на скрипке, а я чиню скрипки. Ну, любой струнный инструмент. В прошлом году мне пришлось восстанавливать контрабас после того, как кто-то пробил его ногой насквозь. Вот это была серьезная задачка! Обычно я такого не делаю. Я работал юристом. В Лондоне. Но так часто мои клиенты оказывались жуликами и… Моя жена… Как-то все это было нехорошо и потом я помогал в скрипичной мастерской ее отца, он учил меня, перед тем как умер, все это как-то само собой случилось. Я прочитал Вашу последнюю книгу. Ну, я очень старался. Но не совсем моя область.

Он замолчал. Все было бессмысленно. Выражение лица Саймона Шепарда изменилось так незначительно, что Гарфилд спросил себя, а не заснул ли он на самом деле снова, просто с открытыми глазами. Он представил себе, как повел бы себя Энтони в таких обстоятельствах, и, сделав усилие, продолжал сидеть в дружеском молчании. У одной стены стоял книжный шкаф в половину человеческого роста со стеклянными дверцами, на нем теснились фотографии в серебряных рамках. Даже на таком расстоянии, в рассеянном свете от торшера в нескольких футах от него, он мог различить свадебную фотографию стереотипного формата и студийный портрет матери с ребенком. Был там и портрет человека в военной форме.

— Можно посмотреть? — спросил он после секундного колебания и направился к шкафу взять фотографию.

— Это Вы?

Конечно, это был он. Но человека на фото вполне можно было принять за него самого, только моложе, в маскарадном костюме и с чрезвычайно дешевой и дикой стрижкой. Молодой человек улыбался. Неужто — задавался вопросом Гарфилд — именно эта улыбка соблазнила Рейчел? Или она соблазнила его?

Невозможно себе это представить. Она всегда была такой необузданной, восторженной и азартной. И такой сумасшедшей. Однако, все в этом доме, в книге, которую он пытался читать, в безрадостно покорной дочери внизу, говорило о благоразумии, сдержанности и замкнутости, другими словами — об антитезах страстной жизни. Молодой человек на фотографии был достаточно красив, но трудно было увидеть в нем серийного соблазнителя. Возможно, он был просто пассивным манипулятором, демонстрировавшим маску беспомощности так искусно, что женщины не могли не откликнуться. Он интуитивно подумал о Лиззи и ее неистовом желании завести ребенка. Возможно, Рейчел и другие на десятилетия опередили свое время хладнокровной оценкой Саймона Шепарда, как идеального донора, не замечающего происходящее, а ведь при этом скулы его были почти так же высоки, как его IQ.

У него в кармане задрожал мобильник. Извинившись, он взял трубку и увидел, что там просто смска от Лиззи «Ну? Лиззи, целую».

Ему в голову пришла мысль. Он возьмет снимок, чтобы показать ей и тому ребенку, который, в конце концов, может у них появиться.

— Вы не возражаете, если я Вас сфотографирую? — спросил он. — Показать жене?