Заметки с выставки

К деду они приехали поздно, почти в час ночи. Тони внес чемоданы в темный и тихий дом, дед наверняка уже давно ушел спать, затем бережно разбудил ее и, прежде чем ввести в дом, снял с ее коленей одеяло, которое всегда валялось в машине, и набросил его ей на плечи. Возможно, со сна, возможно, из-за таблеток (которых она приняла еще три, когда они остановились поужинать в Эксетере), она была серьезна и молчалива, как сонный ребенок. Он показал ей ванную комнату, а затем привел в гостевую, в комнату матери, где его дед, как и следовало ожидать, решил разместить гостью. Она тихонько то ли взвизгнула, то ли всхлипнула от усталости и удовольствия при виде аккуратно застеленной и ожидающей ее постели и начала раздеваться так быстро, что он сразу вышел.

Полный идиотизм собственного поступка он осознал сразу же после пробуждения от глубокого сна без сновидений. В Оксфорде он привык медленно просыпаться под отдаленные скрипы и позвякивания пунктуальной тележки для развозки молока, затем приглушенно звучал колокол с часовой башни колледжа и, наконец, раздавался звон будильника у научного сотрудника, крепко спящего в соседней комнате. В Пензансе раннее гоготанье чаек разбудило его сразу после рассвета. Он с удовольствием перевернулся бы на другой бок и заснул снова, но грызущее беспокойство и закрадывающееся чувство обреченности не давали ему спать, он лежал, вглядываясь со своих подушек широко раскрытыми глазами в комнату, слишком хорошо ему знакомую, все еще настолько полную детства. Казалось, комната насмехается над тем, что он понадеялся, как легко может стать взрослым мужчиной.

Он поставил крест на своем будущем и ради чего? Ради слабой надежды на плохо оплачиваемое преподавательское место в городе, из которого он думал бежать, и еще более минимального шанса на отношения с беременной женщиной, влюбленной в кого-то другого? Эта женщина, думавшая о нем, если вообще думала о нем, как о своего рода преданном паже, для нее он был мужчиной менее спаниеля.

Размышляя сейчас более четко, чем хотя бы разок за последние недели, он заставил себя сесть, прислушиваясь к скрипам пробуждающегося дома и составляя реалистичные планы. Он сделал правильно, что привез ее сюда. Здесь было здоровое место, вдали от скверных ассоциаций и безнадежной любви, где она могла снова писать и встретить других художников, единомышленников, а не порочных университетских преподавателей. А он найдет какую-нибудь дельную женщину, кого-нибудь из Друзей, чтобы заглядывала к ним время от времени и, возможно, готовила еду. Рейчел поправится. Она станет таким человеком, каким должна была бы быть, не изуродованная кумирами и запросами. Однако, что касается себя самого, то никакой роли для себя в этом счастливом сценарии он не видел и понимал, что задержавшись дольше, чем необходимо для помощи в ее обустройстве, можно только усложнить дальнейшее и причинить боль им обоим. Он останется с ней на неделю, может быть, дней на десять, не более. Он напишет своему руководителю, который был гораздо более умудренным в делах житейских, нежели он сам, и сошлется на то, что слишком поспешил. Его романтическую глупость поймут и простят.

Затем он вспомнил слова медсестры о ребенке и непринужденное предположение врача и квартирной хозяйки о том, что ребенок — его. Друзья, как известно, славятся своим непредвзятым отношением к неженатым парам, и радушно принимают тех, кого клеймят позором другие конгрегации. Но ведь это будет только одно утро из семи. А всю остальную неделю она будет просто еще одной незамужней матерью, которой придется иметь дело со всеми испытаниями и издержками, и осуждением. И хотя он знал, что дед с удовольствием примет ее, а со временем и ребенка, он сомневался, что ей будет под силу вынести бремя жалости.

Он побрился, помочился в раковину в своей спальне и поспешно оделся. Она уже ушла из своей комнаты, а дед — из своей. Он услышал скрипучий смех деда над своей головой, но отвлекся на запах гари и примчался на кухню как раз вовремя, чтобы выдернуть поднос с горящим тостом из-под гриля и сунуть его в раковину под проточную воду. Он открыл окна, чтобы выгнать из кухни клубящийся дым, и пошел на звук голосов вверх по лестнице.

Как и в некоторых других домах в районе Садов Морраба, у них была дополнительная комната, нечто вроде смотровой площадки, переделанной из чердака. Давным-давно оставив портновскую работу, с ощущением поражения пополам с благодарностью из-за появления сетевых магазинов Джона Кольерза и Симпсона с рядами кронштейнов готового платья, его дед вернулся к своей первой любви — к мореплаванию. Он часами сиживал в своем гнезде, с телескопом или биноклем, направленным на воду, или спускался поболтать в офис капитана порта. Дед получал регулярные гонорары за еженедельную статью в половину колонки в «Корнишмане» под названием «О нашей бухте», в которой сообщал подробности или рассказывал обо всех судах, заслуживающих внимания, и стоящих в настоящее время на якоре или на ремонте в сухом доке.