Заметки вашего современника. Том 2. 1970–1980

Ландау был необыкновенным учёным. У него нет собственных законов или таких открытий, какие есть, например, у Эйнштейна, Бора или Гейзенберга. Но вряд ли существовал, и почти наверняка не существует сегодня, человек, который бы столь свободно чувствовал себя во всех областях физики. Не было такой диссертации на соискание звания доктора физико-математических наук, суть которой Ландау не мог бы понять в течение считанных минут после начала защиты. Нередко случалось, что он понимал её лучше, чем сам соискатель…

Жена Ландау Кора после автокатастрофы примерно в течение месяца ни разу не была в больнице, так как считала, что Ландау всё равно умрет. Не приезжал в больницу и его сын Игорь. Дау вместе с врачами выхаживали физики. Каган был одним из постоянных дежурных в больнице. Более всех лечением Дау занимался Лифшиц[431], которого Кора ненавидела, считала, что он обкрадывает Дау, и понимала, что если Ландау придет в сознание, то Лифшиц на правах старого друга откроет ему глаза на Кору. Ошибкой было и то, что Кора всячески противилась приглашению к Дау психиатров, хотя Ландау, который долгое время жил на подкорке, возвращался в мир на младенческом уровне, постепенно осознавая связи вещей и явлений, и безусловно нуждался в помощи психиатров.

Мне не хочется спорить с Каганом, но по моим тогдашним наблюдениям Кора Терентьевна Ландау принимала весьма действенные (может быть, не всегда хорошо продуманные) усилия к возвращению к жизни Льва Давидовича. Что касается Лифшица, то она и до катастрофы не любила его и действительно считала, что он интеллектуально обкрадывает Ландау. Я не думаю, что Дау слушал бы Лифшица, если бы тот начал «открывать ему глаза» на Кору. Всех троих давно нет в живых: Лев Давидович умер в 1968-м, Кора Терентьевна в 1984-м, Илья Михайлович в 1985-м. Бог им судья.

О Курчатове. Необыкновенный талант Курчатова-организатора заключался в том, что он умел чрезвычайно эффективно использовать все правила игры советского общества. Советская власть никогда не только не мешала ему, но всегда активно помогала. Он умел находить на гигантском управленческом пульте именно те кнопки, нажатие которых давало наивысший результат. Он прекрасно ладил с военными, чиновниками, партийным аппаратом. Сопротивляться его воле не мог никто. Даже Берия, который разговаривал с физиками, как с заключёнными, никогда не позволял себе говорить в подобном тоне с Курчатовым.

Второй чертой стиля его руководства было абсолютное доверие к людям, которым он поручал отдельные участки общей работы. Он понимал, что одному человеку не под силу вникать во всё, и не стремился этого делать. Никогда не занимался мелочной опекой, но периодически требовал отчета у руководителей отдельных работ. Звонил, например, Кикоину[432]:

— Мне сегодня в Кремль ехать. Рассказывай, как там у тебя дела…

При всей своей внешней жизнерадостности и весёлости Игорь Васильевич отличался жесткой требовательностью. Неохотно сближался с людьми, никогда не панибратствовал, что мешало его отношениям, например, с военными. Это отличало его от Александрова, которого военные, главным образом моряки, обожали. Он был для них абсолютно «свой в доску», жил с ними одной семьёй, пил с ними водку…

* * *

В 12 часов ночи, услыхав, как скрипнула моя дверь, Чухонцев[433] выскочил из своей комнаты в каком-то залатанном свитере, в нелепых рейтузах и с придыханием, глядя вроде бы на меня, но вроде бы и мимо, прошептал:

— Славка! Слушай, как правильно писать: «приотворенный» или «приотворЁнный»?

Мы так и не решили, как же будет правильно. Он юркнул в дверь и быстро заперся.

Он мне нравится.

9.2.79

* * *

«Настоящая гостиница — это гостеприимство, в тяжёлую минуту — помощь по-братски. Лучшие гостиницы с этого и начинали. К несчастью, в нашем деле многие позабыли об этом».

Артур Хейли. «Отель»

* * *

20 февраля — ужин с художником-реставратором Савелием Ямщиковым.

21 февраля — ужин с академиком Борисом Пиотровским.

22 февраля — ужин с писателем Борисом Ласкиным.

23 февраля — ужин с киевским архитектором Вадимом Шараповым.

Нельзя так жить, Голованов, нельзя. Так ты сопьёшься, дорогой…

* * *

Пиотровский[434] рассказывал мне, что в Эрмитаже есть богатая коллекция старинных замков. Несколько немецких средневековых замков отдали на реставрацию, они перестали слушаться ключа. Когда их разобрали, выяснилось, что внутри детали тоже были украшены разными гравировками, которые, после того, как замок собирали и заклепывали, никто видеть не мог.