Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Путин назначил своим помощником Ястржембского. Мне кажется, зря. Ястржембский может быть и старательный чиновник, но человек-то он неверный, постоянно подстраивающийся к происходящим событиям и мало влияющий на формирование этих событий. Не думаю, чтобы у него были какие-либо принципы, кроме собственного благополучия и непременного желания быть всё время на виду. Он верно служил Ельцину, а когда стало ясно, насколько тот непопулярен, ушёл к Лужкову, который как раз в то время представлялся наиболее вероятным кандидатом на президентских выборах. Расчет оказался неверным, и он перебрался к Путину. Но может быть Путину как раз и нужен такой человек? Ведь не сам он пришёл, его позвали. Зачем? Что думает Путин, я не знаю. Если бы знал, почему бы мне самому не выдвигаться в президенты?

* * *

С сыном Василием.

У меня гостит Вася[342] со всей своей семьёй. В последний вечер перед их отъездом сидели на кухне все вместе, говорили о разном. О том, что Васе надо написать большую книгу о «снежном человеке». О телепатии. О жизни после смерти. О Весьегонске и Васином прадеде Николае Николаевиче. Мы с Гелой[343] выпили по полстаканчика вина, а Вася — три бутылки пива. Очень как-то душевно посидели, но когда расходились, было заметно, что Васюня захмелел. Я уже лежал в постели, когда он вдруг вошёл ко мне и сказал:

— Папа, я хочу сказать тебе такое, что трезвый я тебе, наверное, не скажу… Папа, мне очень повезло, что у меня такой отец…

Мы проговорили долго, а когда он ушёл, я подумал, что за всю мою жизнь выше награды, чем это признание, у меня не было. Разве такое хотя бы отдалённо можно сравнить с орденами, званиями, хвалебными отзывами? Ни с чем это сравнить нельзя…

Насколько чище, морально здоровее была бы наша жизнь, если бы не было телевидения… Но, с другой стороны, техническое изобретение не может быть плохим или хорошим. Дело-то в людях. И подумал ещё: если бы мне скинуть годков 40, кто знает, может быть я сам пошёл бы на телевидение…

Снова нашёл подтверждение своих старых мыслей. Вот и Галя Волчек говорит:

— В политике, на мой взгляд, нормальных человеческих отношений быть не может, они никогда в ней не будут главными…

А вот Альбац этого не понимает. Неужели она не видит, как политика разъедает человека? Неужели не чувствует, что человечески она сама становится всё хуже, всё ожесточеннее?

* * *

Хочу заступиться за Горбачёва, а то его уже совсем заклевали. Мы с ним почти ровесники. Он был комсомольским деятелем в Краснодаре, я — комсоргом «КП» в Москве. Воспитание у нас было 100 % советское. Мог ли кто-нибудь предположить, что идея построения коммунизма в СССР рухнет так стремительно, похоронив и СССР? Честно скажу, я думал, что наш строй — на века! Но ведь главным его разрушителем стал Горбачёв!

В самом начале XX века революционер-анархист Пётр Алексеевич Кропоткин писал: «Каждый революционер мечтает о диктатуре, будет ли это «диктатура пролетариата», т. е. его вождей, как говорил Маркс, или диктатура революционного штаба, как утверждают бланкисты… Все мечтают о революции, как о возможности легального уничтожения своих врагов при помощи революционных трибуналов… Все революционеры мечтают о «Комитете общественного спасения», целью которого является устранение всякого, кто осмелится думать не так, как думают лица, стоящие во главе власти… Наконец, все мечтают ограничить проявления инициативы личности и самого народа».

В этом контексте Михаил Сергеевич Горбачёв выглядит настоящим контрреволюционером! В его политическом лексиконе отсутствовало слово «диктатура». (Ельцин несравненно в большей степени диктатор, нежели Горбачёв!) Разумеется, на правах президента Горбачёв освобождался от людей, которые ему мешали. Но все эти «уходы на пенсию», «освобождения по состоянию здоровья» были столь далеки от трибуналов и сопровождались такими материальными реверансами, что опальным чиновникам можно было только позавидовать. Не думаю, что, начиная перестройку, Горбачёв «мечтал о завоевании власти». Власть у него была. Причем такая, какую не знали президенты и короли в других странах. Полная и безраздельная у него была власть, и все колесики механизма этой власти работали замечательно. Но он стремился разрушить этот отлаженный механизм! В его мечтах не было и «Комитета общественного спасения». Достаточно вспомнить провинциального якобинца Ельцина, которого Горбачёв мог окоротить, но никогда не затыкал ему рот, не задвигал за Урал, хотя задвинуть вполне мог. И наконец, во всех своих декларациях Горбачёв постоянно говорит о проявлении личной инициативы и призывает проявлять её.