Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

В президиуме, кроме обязательных чиновников от науки, сидит Алфёров[340]. Я его не знаю. То есть знаю, но не встречались, не беседовали. Он делал доклад «Физика XXI века». Сразу сказал, что он не пророк, не фантаст и сразу заставил меня его зауважать. Доклад был замечательный, хотя, возможно, и спорный. И посвящен он был не столько физике XXI века, сколько итогам физики века XX. Алфёров считает, что XX век — век квантовой физики, что звание «Человек XX века» должно быть присвоено Альберту Эйнштейну. Науку классическую, по мнению Алфёрова, сформулировали Галилей и Декарт. И вот на смену физике классической пришла квантовая физика. Зародыш её — анализ спектров излучения различных тел. Кстати, Эйнштейн получил Нобелевскую премию вовсе не за теорию относительности, а за работы по квантовой физике. Алфёров считает, что в прошлом веке было сделано три революционных открытия.

1. Открытие Ганом и Штрассманом деления урана.

2. Открытие Шокли и другими физиками полупроводников. Первый транзистор построили на фирме «Белл», а первую интегральную схему две американских компании независимо друг от друга создали в 1958 году. До начала XX века США были сельскохозяйственной страной, до 1955 года стали страной индустриальной, а после 1955 года — информационной.

3. Третьим по важности открытием, к моему удивлению, Алфёров считает открытие квантового генератора в 1954–1955 годах. Он вспомнил слова своего покойного друга английского теоретика Рудольфа Пайерлса (а я и не знал, что он умер!):

— Это было время, когда физики второго сорта делали первосортные работы!

Алфёров считает, что квантовая физика в прошлом была востребована самим ходом развития науки и общества. Сегодня физика вполне удовлетворяет современные потребности, и никаких революций не предвидится.

* * *

Вечер у Билибиных. Я ещё из Москвы ему позвонил и сказал, чтобы он ничего не покупал, потому что это не он меня ужинает, а я его. Заехал в супермаркет, накупил колбас, сыра, рыбы хорошей, коньяка, фруктов. Накануне я сказал ему:

— Решай сам, звать ли Короткова и Хозацкого, это — на твоё усмотрение…

Они ведь без меня практически не встречаются, я — единственный, кто их объединяет, как это ни печально. Они не виделись с мая 1997 года. Хозацкий заболел, а Коротков пришёл. Я предложил такую повестку дня:

1. Положение на текущий момент.

2. Дети.

3. Болезни.

4. Ностальгические сопли.

Вечер получился замечательный! Все были в ударе, все искрились юмором, как бенгальские огни. По дороге в гостиницу, в метро пытался разобраться, на чем же зиждется наша уже почти 40-летняя дружба? Помимо общности в понимании всего окружающего, как мне кажется, много значит взаимное уважение к работе друг друга. Я всегда чувствовал, что мои ленинградские друзья считают меня не просто хорошим парнем, но и уважают во мне работника.

* * *

С утра Сойфер и Глеба[341] рассказывали о геноме человека и о биотехнологиях в создании растений. Мне показалось, что обе лекции сложноваты даже для лучших учителей биологии, которые сидели в зале. Что я для себя уяснил: поскольку названными проблемами мы в России практически не занимаемся, открытий тут у нас нет и патентовать нам нечего. А, значит, в будущем, после того, когда окончательно разберутся с геномом человека, произойдёт информационный взрыв в фармакологии. Запатентованные за рубежом лекарства или лицензии на их изготовление нам нужно будет покупать по тем ценам, какие нам укажут. А если не сможем покупать, то будем и дальше вырождаться!

Всю жизнь пытался всех убедить, что заниматься наукой выгодно. Не убедил.

* * *

Дом учёных в Петербурге помещается во дворце великого князя, непосредственно примыкающего к Эрмитажу. После постройки дворец реставрировался лишь однажды в 1950 году, т. е. полвека назад. Тогда сменили занавески и штофные обои, подправили лепнину. Во дворце присутствует аромат прежнего столетия, я его уловил…

В одной из зал дворца состоялся диспут на тему «Благотворительность в России» Очень интересное выступление Шноля, который рассказывал о Христофоре Семёновиче Леденцове, богатейшем купце, который в 1895 году завещал всё свое состояние на нужды науки. По присуждению Леденцовских премий заседали специальные советы в МГУ и МВТУ, которые решали, кому и на что давать деньги. Шноль рассказал и о знаменитом меценате Альфонсе Женявском, о братьях Сабашниковых и других замечательных русских людях. Меценаты различных искусств более-менее известны (Третьяков, Бахрушин, Морозов, Щукин и т. д.), а «научных» совсем не знаем.

Потом мы сидели с Граниным. Он расспрашивал о моих делах. Я сказал, что на днях должна выйти моя книжка обо всех экспедициях по программе «Apollo», о высадке людей на Луну.

— А что, американцы высаживались на Луну? — спросил Гранин, и я не понял, шутит он или нет… Да, конечно, шутит…

Рассказал ему о записных книжках («Комсомолку» он, естественно, не читает).

— Вот это интересно! — воскликнул Гранин. — 50 лет записей! Вот это интересно!..