Замки Луары

Все эти приготовления подняли чрезвычайный шум, и камердинер разбудил Гиза, который так и не успел выспаться. Спросонья герцог решил, что замок захватывают враги, но, подойдя к окну, успокоился, поскольку там не было ничего, кроме повозок, предназначенных для переезда короля в загородный дом – Генрих III именно так и планировал поступить после того, как пройдет заседание совета. Герцог решил, что лучше снова вернуться в постель. Его подняли в 6 часов утра, после чего король присылал за ним дважды. Герцог оделся к 7 часам, взял шпагу и отправился на заседание.

На улице лил дождь, и небо нависло над самой землей. Чтобы попасть в покои короля, Гиз пересек двор замка, где его встретили сторонники и попытались еще раз отговорить от этой безумной затеи. Гиз на это ответил: «Хорошо защищен только тот, кого сам Бог бережет!»

По пути к королю Гиз, поднявшись на второй этаж, справился, как чувствует себя королева-мать. Ей было очень плохо, Екатерина мучилась от плеврита и сказала, что принять его не сможет. На лестнице герцог заметил капитана гвардейцев и поинтересовался, что ему надо, и тот ответил: решения Совета о повышении жалованья его солдатам. Это объяснение Гиза удовлетворило, и он наконец добрался до королевских покоев.

После бурной ночи с мадам де Сов герцог чувствовал слабость. Его подташнивало, и он отправил своего секретаря за конфетницей с изюмом. Больше секретарь не появился. Вместо него изюм принес привратник Совета. Если бы герцог был способен немного порассуждать, его удивило бы, почему он не видит ни одного из своих сторонников. Королевская гвардия получила четкий приказ: извне не пропускать никого. Герцогу становилось все хуже. Из носа у него пошла кровь, его знобило, и он попросил подбросить поленьев в камин. Он вознамерился воспользоваться носовым платком, но, как оказалось, забыл его, а когда хотел послать за ним своих людей, платок ему предупредительно подал один из людей короля. Тем временем пробило 8 часов, и Генрих III вызвал кузена к себе.

Гиз прошел в королевскую спальню, где его уже ожидали восемь убийц. Король же в это время находился рядом, в своем кабинете. Когда Гиз вошел, то нисколько не удивился присутствию королевских гвардейцев. Странности начались чуть позже, когда герцог попытался пройти в кабинет Генриха III. Путь ему преградили трое солдат, а когда Гиз в недоумении обернулся, то был встречен ударами миньонов, которые, как оказалось, все время шли за ним следом. Герцог закричал, начал сопротивляться, но убийцы вцепились в него мертвой хваткой, и весь этот клубок покатился по полу. Гиз не успел даже вынуть шпагу из ножен. Хотя он и смог с невероятной силой оттолкнуть четверых, но оставшиеся в это время наносили ему удары кинжалами куда попало: в лицо, горло, живот и спину.

Герцог пытался пробиться в Зал совета, но безуспешно. Захлебываясь кровью, Гиз сумел только подползти к королевской кровати и произнести: «Господи, помилуй». Король вышел из кабинета и тихо сказал солдатам: «Прикончить». Затем он приблизился к распростертому трупу и с отвращением посмотрел на Гиза. «Какой огромный, – задумчиво произнес он, как будто речь шла о кабане или медведе, – мертвый он кажется еще больше, чем живой». Генрих III дотронулся до трупа кончиком своей шпаги, как до опасного хищника. Убийцы получили свое вознаграждение тем, что сняли с убитого все драгоценности.

В это же время в Зале совета арестовали практически всех главных сторонников Гиза, не успевших вовремя сбежать из Блуа, в том числе кардинала Гиза и архиепископа Лионского.

После этого король зашел проведать больную мать, встревоженную страшным шумом, который раздавался как раз над ее покоями. Услышав, что Генрих Гиз убит, она едва не умерла от страшного приступа боли. Екатерина была потрясена до глубины души, и тем более ее положение усугубляло сознание того, что любимая ею Кристина Лотарингская уехала, и она, скорее всего, никогда больше не увидит свою любимицу.

В начале января Генрих III отпустил заложников, присмиревших и уже, кажется, не помышлявших о бунте. Он оставил только заключенных на одном из чердаков замка кардинала де Гиза и архиепископа Лотарингского. На следующий день по приказу короля их закололи алебардами, тела сожгли в камине, а пепел развеяли, чтобы сама память о бунте забылась.

А королева Екатерина Медичи тем временем стремительно угасала, прекрасно понимая, что вместе с ней умирает целая эпоха. Выходила из своих покоев она редко, и в это время то и дело ловила на себе осуждающие взгляды еще не успевших разъехаться членов Лиги, один из которых заявил больной и промерзшей женщине: «Мадам, только ваше слово привело нас всех на бойню».

5 января 1589 года у Екатерины началась горячка, и она составила завещание. Узнав о близкой кончине королевы, в Блуа прибыла Кристина Лотарингская. Едва дождавшись ее, королева-мать скончалась. Рядом с ней находились два человека, которых она любила больше всех на свете, – ее сын Генрих III и внучка Кристина.