Замки

Я киваю и всё думаю, как бы завязать разговор, о чем бы спросить, чтоб не вызвать его раздражения. Оно такое густое, я чувствую его всей кожей. Липкое, как дверная ручка в туалете «Отвертки». Не отмахнешься, как от толстой назойливой мухи. Не проигнорируешь. Моргана раздражает мое существование. Он пытается сдерживаться. Это натужное спокойствие сводит меня с ума! Мы уже почти подходим к моему дому.

– Ну что снова не так? – не выдерживаю я.

– Я молчал, – он даже не смотрит меня.

Я чувствую, что и мне лучше помолчать. Скоро я превращусь в воспоминание. Стану взрослой. Научусь консервировать огурцы. Это будет последнее беззаботное лето в моей жизни. Никогда не…

– Можно тебя поцеловать?

– Поцелуй, – он все ещё на меня не смотрит.

– Ты не понял…

– Понял, – перебивает он.

Потирает переносицу. Молчит.

– Ну как хочешь, – уходит.

Я забегаю в подъезд, хлопаю дверью изо всех сил. Может быть, ударная волна достигнет его сутулой спины и заставит обернуться. Увидеть пустую дверь. Осознать, что я могу исчезнуть. Превратиться в воспоминание.

Ему все равно.

Дома вскрываю конверт.

Мне так стыдно. Стыд – это мое чувство. Есть люди вины и люди стыда. У первых – самодельная виселица, у вторых – публичная казнь. Публичная казнь – это выступление на сцене. Я совсем не знаю, что хочу делать в жизни. Уехать отсюда. Жить в доме с решетками на окнах. С несчастными взрослыми. Мечтать их снять. Мечтать их изменить. Мне нужен воздух. Меня пугает воздух. Не все люди на свете обязаны быть интересными. Некоторые – просто добрые. Но я не добрая, я не злая. Трусливая. Такие поступают на экономический или филфак. Лишь бы заткнуть себя куда-то. У меня нет никаких способностей. Боже. Тело деревенеет от осознания того, что я сказала это вслух. Теперь он знает, что я хочу его поцеловать. Но я не хочу. Вот в чем шутка. Морган – пропасть, в которую хочется прыгнуть, чтоб увидеть свое тело распростертым на земле и тут же пожалеть. А что ещё хуже – я надеюсь, что он – пропасть. Потому что если это не так, то мне некуда прыгать.

А здесь я не останусь.

Разворачиваю лист.

Письмо от Владислава.

«Уезжаю в Чехию. Позволь запечатлеть».

Глава 7

Иногда мне кажется, что я взяла жизнь у родителей в долг – как квартиру, а они арендодатели. И хоть я и плачý исправно – они врываются, когда никого нет дома, и раскладывают мои вещи по своим местам.

Я пропитана ими. У нас один запах на всех. От него никуда не деться.

У папы угнали его «девятку». Старую, раздолбанную «девятку». Уже давно распродали на запчасти. Он расклеивает объявления по всему району. Несмотря на то что у него болят колени. Купил ведро с клеем, кисточку, взял стопку объявлений и пошел.

Все мы родом из детства. Такая страна, где каждому выдают маленькие горшочки с семенами комплексов, убеждений и представлений.

Мы рождаемся счастливыми и голодными. Суем в рот и в голову все, что плохо лежит. Мама говорила, что в детстве я облизывала колеса своей коляски и тыкала пальцами в глаза соседскому бульдогу. Я не боялась собак, пока папа не сказал, что они опасны. Мы гостили в деревне, у каких-то его родственников, туалет был на улице, рядом с собачьей будкой. Там жила подслеповатая овчарка по кличке Фас. Она любила куриные потрошки и ненавидела детей. Хорошая была собака, верная, но детей не любила. Поэтому папа сажал меня на плечи, если мне нужно было в туалет, набирал в пакет мяса и говорил: «Главное, не бойся». Но как тут не бояться? Фас был на цепи, но истошно лаял, даже обед его не успокоил, а я все никак не могла попи́сать, но стеснялась об этом сказать, и через какое-то время приходилось идти ещё раз. И ещё. А Фас всё не унимался.

Когда я перестала засовывать в нос батарейки, начала читать книги. Не помню, кто научил меня читать, но мне казалось, что это мой волшебный дар. Больше никто в мире не умеет читать. И книги пишут специально для меня. Они всегда относились ко мне с пониманием.

Утята склонны к импритингу. Запечатлению. Такая врожденная форма обучения. Они рождаются, открывают глаза, видят первый попавшийся объект, думают, что это «мама», и копируют его поведение. Я не утенок, конечно, но всегда делала то же самое. Я подражаю маминой манере поджимать губы, если ей что-то не нравится, но не говорить о причинах, папиной привыче переходить на личности, если заканчиваются аргументы, использую словечки из любимых книг вроде «впрочем» и «отнюдь».