Замки

Только один человек умудрился меня разглядеть. Морган. Он подобрался ко мне так близко, ближе, чем кто-либо другой. Включил яркий свет, сунул меня на предметное стекло и стал рассматривать в микроскоп. Так я узнала, что я – не злая, а не добрая. Что вместо того, чтоб отстаивать свое мнение, я прикрываюсь тем, что уважаю чужое. Что если со мной и приятно общаться, то лишь потому что я абсолютно нейтральна. Как йогурт. Безвкусная обволакивающая жижа. Можно прикладывать к ране и лечить гастрит.

Вот что такое дружба. Система зеркал, в которой изображение становится бесконечным. Зацикливается. Единственный способ увидеть свое отражение – другие люди. Чем они ближе, тем точнее. Главное учитывать прозрачность стекла. Мутное соврет, как его ни протирай и ни уговаривай. Как понять – я вижу свое отражение в прозрачном озере или в болотной трясине?

Морган подобрался ко мне так близко, ближе, чем кто-либо другой.

Так я узнала о своем уродстве. Или о его уродстве?

Мы сидели в Газебе и играли в «я никогда не». Праздновали день рождения Адама. Не знаю, сколько ему исполнилось. Может быть, сорок. Никто не купил торт, не было свечек. Зато несколько коллег с завода принесли Бехеровку. Сорок похоже на окорок. Все, испекся. Но нет… Сидит, веселится. Как так? Мне нравится темно-зеленое стекло и пряный обжигающий вкус. Немного напоминает сироп от кашля. Мы пили из одноразовых рюмок. Кто-то перебирал аккорды и симметрично разрезал вечерний воздух на куплеты.

«Бог устал нас любить» пел усталый голос. Жук пришел вместе с женой. Её синие брови то и дело задорно подскакивали, когда она смеялась. Её смешил доктор Живаго – хирург из районной больницы. Он подарил Адаму на день рождения сборник своих стихов и афоризмов.

Морган молчал весь вечер. Я наблюдала за Мартой. Его матерью. Морган называет её «сущая женщина». Пренебрежительно выплевывает это «сущая», как будто этим всё сказано. Они похожи больше, чем ему хотелось бы. Я часто обедала у них дома, Марта готовила простую еду, но очень вкусную. Ничего лишнего. Мясо, запеченное в горчичном соусе с мандаринами. Пасту с соусом песто и твердым сыром. Огромную миску салата из индейки, яблока и сельдерея. Даже странно, что мы ходили за продуктами в один и тот же продуктовый. Она не боялась экспериментировать с «импортными банками», как говорила моя мама. И приносила хлеб отдельно, в плетеной корзинке, вместо того, чтоб выкладывать его на тарелку. В общем, нравилось это Моргану или нет, но они ели совершенно одинаково. Держали вилку в правой руке, а нож в левой. Оттопыривали мизинец, когда пили чай из больших неуклюжих чашек (а из маленьких не пили, потому что страшно любили чай). Оставляли ровно две недоеденные «вилки». Почему-то никогда не могли съесть всё, вне зависимости от количества еды и степени голода. Сережка смеялся и отправлял остатки к себе в рот. Они даже огурцы режут одинаково! Какими-то треугольниками. Могут заснуть сидя. И смотрят они… Не знаю, есть что-то общее в том, как они смотрят. Лениво, слегка прищурившись, наклонив голову вбок, как будто собираются спросить: «Ты сейчас серьёзно?»

Этот вопрос обладает мощной силой. Так же, как и «а зачем?» или «и что?». Любую аргументацию можно разбить о достаточно выразительное сомнение во взгляде. Всего лишь убедить собеседника, что умных мыслей от него не ждешь, чтоб он внезапно поглупел. Через пару минут он, конечно, справится и продолжит (в крайнем случае будет представлять перед сном, как он мог бы ответить, но не смог), но эффект уже будет не тот.

Они и друг на друга так смотрели. Может, потому и не ладили.

Но с Сережкой было по-другому. Марта становилась теплей. Они друг друга любят, это ясно. Нет, не потому, что два года назад поехали в Прагу, чтоб целоваться у статуи Яна Непомуцкого, вглядываясь в мутные воды Влтавы и загадывая одно желание на двоих. Не потому, что срывали кислые яблочки в ботаническом саду и фотографировались на старенькую «мыльницу». Не потому, что как-то раз залились абсентом и набили себе татуировки с именами друг друга.

…Морган тогда не разговаривал с Мартой несколько дней, а потом спросил:

– А когда Сережка умрет, как папа, сделаешь новое тату?

Они с Сережкой друг друга любят, это ясно.

Просто потому, что он консервирует арбузные корки (она единственный человек в их доме, который это ест!) и каждое утро рисует смешные рожицы на зеркале в ванной. Потому, что он взглядом попросил у нее разрешения перед тем, как есть чеснок. Она засмеялась и положила чеснок на свой бутерброд с колбасой. Они все ещё целуются. Я подумала о своих родителях. О том, как я вообще появилась на свет. Это был жест отчаяния? Вряд ли. Все истории начинаются хорошо. Жили-были. В один прекрасный день. Как так получается, что люди перестают обниматься? Разговаривать. Радоваться жизни. И в чем секрет тех, у кого это выходит?

Людей было много, и мне наливали.