Почему он так говорит? Ведь знает же, что произошло, а разговаривает со мной, как с матерым уголовником. Не стыдно ему?
— Я знаю, что приговор мой не изменится от того, убью я Павлова или нет. Но ты бы мог быть хотя бы немного деликатнее.
— Ну что ты обиделся? Прости, я не хотел наговорить тебе все это. Ладно… — вздохнул мой собеседник, — только ради дружбы. Что-нибудь придумаю.
«Что я обиделся?» Странный вопрос. Не ожидал от Андрея таких слов в мой адрес. Если бы он был на моем месте, разве не обиделся бы он? Однако чего ожидать преступнику от честного человека, к тому же госслужащего?
Мы расстались, несмотря на нашу маленькую ссору, довольно дружелюбно. На прощание Крестовский долго каялся в своих словах, просил прощения. Он уже собирался вернуться к себе, как я его окликнул.
— Кстати, из-за чего Павлов ушел отсюда?
Андрей только скривился и пробормотал:
— Да мне-то откуда знать?
— Вот не надо. Он сказал, что из-за тебя ушел. И еще добавил, что ты совершил какую-то ошибку. Давай рассказывай.
— Ой, да он сам виноват. Это все было из-за его обостренного чувства справедливости, как и в твоем случае. Но больше ничего я тебе не скажу. Ты извини, но мне пора. Дело-то серьезное…
Скрытный ты, Крестовский… Но и я такой же. Впрочем, недаром говорят, что людей раздражают в других их же собственные недостатки.
***
Через некоторое время я узнал от него же о гибели моего бывшего подчиненного. Мария, разумеется, обратилась в полицию, но там ей отказали в возбуждении уголовного дела. Так сказать, очередной «глухарь» получился.
Мария скоро пришла ко мне жаловаться на свое горе, желая, видимо, получить хоть какое-нибудь утешение от меня, но мне было очень неприятно смотреть ей в глаза и утешать ее. Ведь я же был заказчиком этого убийства… Поэтому я отделался лишь общими фразами сочувствия и поспешил проводить ее до двери.
А до того я почувствовал большое облегчение, узнав о смерти Павлова, до прихода Марии ходил очень довольный, а ночью мне приснился кошмар.
— Вы еще хуже стали, чем были раньше… — вдруг донесся до меня до боли знакомый голос. — Не стали очередное убийство на себя брать, а другого попросили погубить меня… Думали, что это будет лучше для вас? Вы ошиблись.
«Меня»? Я понял, что Павлов явился ко мне во сне (то есть, душа его), чтобы заставить раскаяться.
— Ты сам виноват, Гриша, ведь ты всегда наступал на одни и те же грабли. Что в ФСБ, что тогда, в декабре, в Москве, что здесь…
— Не смейте меня так называть! — он выглядел так реалистично, что я даже на мгновение подумал, что он здесь, в моей квартире, а не в моем воображении. Даже красные пятна на его лице были отчетливо видны. — В чем может быть виноват человек, чтобы его заказали киллерам из ФСБ?! Я перед смертью понял, кто меня убьет! Все вы продажные твари — что вы сами, что остальные! Я вам единственно за что благодарен, так это за то, что меня уже нет в этой проклятой стране! Везде связи да коррупция!
— А ты не суди ни о чем! Они поступили так лишь ради дружбы! Ты мне рассказывал, что в тюрьме о многом передумал, а сам несешь черт знает что! И что ты сейчас говорил про Россию? Разве ты не патриот?
— К черту этот патриотизм в такой стране! — истерически крикнул Павлов. — Что это такое, когда преступник на свободе, богат, на него работают спецслужбы, а честный человек отсидел ни за что, потерял жену, имя? Вы мне не говорите о любви к стране, лицемерная вы душа! Ненавижу вас всех!
Последнюю фразу он выкрикнул так громко, что от этого я проснулся и долго смотрел неизвестно куда, приходя в себя от этого разговора, который шел лишь в моей голове. Я попытался снова заснуть, но мне никак не удавалось этого сделать. Едва я закрывал глаза, как чей-то голос тихо, но строго твердил:
— Ты убил невинного.
«Не я, а наемники!» — я лихорадочно пытался возразить и оправдаться, но совесть моя продолжала: «Ты. Твоя же была идея. Стоит покаяться…» Дальше у нас был такой разговор:
«Я не виноват!» — «Виноват. Завтра же иди в полицию». — «Я не хочу в тюрьму!» — «Это тебе наказание за твои грехи». — «Во Франции мне было еще хуже». — «Но ты и там четыре души погубил». — «У меня не было другого выхода!» — «Ну, это неверно. Первых троих ты не должен был убивать, вот и во Франции не попал бы в плен».