Замочная скважина: Наследие

Все набились, точно сельди. Даже сидя на своем месте, меня толкают со всех сторон чьи-то жирные бока или острые локти. Все кричат, болтают и галдят, словно начальные классы. Кто-то жует жвачку, щелкая пузырь, кто-то втихоря умудряется закурить, делая и без того спертый от пота воздух совершенно невозможным.

Раньше мне никогда не приходилось ездить на школьных автобусах.

В школу нас с Нейтом отвозила мама, а обратно мы ходили пешком, так как было не так уж далеко.

Теперь я понимаю, как мне везло.

В Гётеборге же моя школа не так близка, чтобы ходить пешком. Приходится ждать папу, набирать ему по сотни раз, а потом он еще приезжает, опоздав на полчаса, и возмущается, что я ему все мозги проела. Подумаешь, типо, немного опоздал.

Поэтому я и думаю отжать у него право на вождение тачкой. Я покатаюсь пару раз на его, и если не разобью, то он купит мне мою. А почему нет?

Проблем-то никаких!

Не понимаю, почему он уперся.

– Тебе все еще семнадцать – заявил он мне однажды – и пока проклятие не вступит в силу, ты остаешься ребенком. И давай хотя бы немного держаться в этих рамках, окей?

Не окей.

Но в чем-то уступать пока приходится, хотя хочется попробовать все и сразу.

Что-нибудь рисковое.

Гнать на тачке 200км/час по городу. Прыгнуть с парашюта. С тарзанки. Обдолбаться наркотиками. Сесть к кому-нибудь на мотоцикл. Прыгнуть с горы. Перебежать оживленную трассу на спор на красный.

Папе я объясняю тягу к подобным увлечениям множеством запретов, что было ранее в Штатах с мамой. Мол, теперь я пытаюсь взять от жизни все. Но на деле, кажется, мы оба понимаем, что острыми эмоциями я просто пытаюсь заглушить чувства. Скорбь по близким. Страх за будущее.

Я справляюсь как могу, но далеко не всегда получается.

Я хочу перестать чувствовать вину. Я хочу полюбить себя так же, как любит самого себя отец. Я хочу перестать видеть в себе монстра, а увидеть уникальное существо, где третьего такого нет на всем белом свете.

Но получается это редко.

И только тогда, когда я целенаправленно над этим работаю. Направляю все свои мысли на это. Сижу, убеждая себя, сама в это начинаю верить и на какое-то время все действительно становится очень даже неплохо..

А потом я открываю глаза.

Папа говорит, у меня неплохо получается. Он убежден, что со временем я смогу делать это не только по требованию, но и как само собой разумеющееся. Я не буду ощущать вину так же естественно, как сейчас ее ощущаю.

Мне бы его уверенность.

Пробегаю мимо него и взвиваюсь обратно на второй этаж. Папа ругается на то, что я громко топочу. «Прямо ему на голове». Усмехнувшись, топочу еще громче и он обещает, что обратно я точно поеду на автобусе.

Обычная утренняя пикировка для тонуса нам обоим.

Один ее непременно начинает, второй подхватывает и она продолжается до самой школы. Мы так и бодримся, и приходим в ясность ума.

Помогает.

А еще это помогает мне развивать свой навык «язвительности», ведь переболтать папу многого стоит. Первые несколько недель я уходила, не то, что ответив невпопад – а вообще не зная, как ответить. Папа смеялся от души, а я придумывала ответы лишь часа через три, уже сидя за партой в школе.

Писала ему это смс-кой.

Он всегда хвалил меня и саркастично замечал, что с каждым разом гордо молчать у меня получается все лучше и лучше.

Очередная тренировка.

В конечном счете я уже добилась неплохих результатов. Да, до папы мне далеко, но ведь мне и не 1090 лет.

Открываю шкаф и достаю свои любимые джинсы.

Мы не брали из США ни одного чемодана. Точнее, папа не брал. Мои же вещи еще до того сгорели все в доме.

Мы все покупали здесь.

Но большинство шмоток я осознанно выбрала, похожими на те, что оставила дома. Широкие джинсы-мамма и брюки-клеш в их числе. В Швеции почти все школы с формой, но по моей просьбе папа нашел один частный лицей, который просит такую сумму за обучение, что разрешает ходить своим ученикам в чем и где угодно.

Только не голыми.

Уж это я как-нибудь переживу.

Натянув джинсы, сверху надеваю любимую темно-зеленую блузку с треугольным вырезом. Достаточно глубоким, чтобы возмутились в церкви, но недостаточно, чтобы обратили внимание в баре. Поправив волосы, укладываю их, распределив почти с параноидальной равностью между плечами и спиной.

Вначале я ходила с хвостом, как и в Штатах, но поняла, что с каждым разом мне все сложнее из-за этого смотреться в зеркало. Я будто вижу себя. Ту себя, которую навсегда потеряла. Кажется, что обернись и выйди из комнаты – увижу Нейта, вечно галдящую Эби, недовольного чем-то Питера и постоянно улыбающуюся маму.

А это не так.

И я возненавидела хвост.

На деле я ненавидела себя, а хвост был лишь той моей частью, что олицетворяла прошлую жизнь. Потому я отказалась от него.

С распущенными волосами вначале мне было так же неуютно, как раньше в юбках – но со временем привыкла. Это лучше живого напоминания. Словно видишь в зеркале призрак погибшего родственника, который улыбается тебе, подмигивает и лукаво ухмыляется.