Замогильные записки Пикквикского клуба

Окно открыли. Глухой шумъ экипажей, стукъ и дребезжанье колесъ, смѣшанный гулъ кучеровъ и мальчишекъ — всѣ эти звуки многочисленной толпы, преданной своимъ ежедневнымъ занятіямъ, быстро прихлынули въ комнату и слились въ одинъ общій рокотъ. По временамъ громкій крикъ праздной толпы превращался въ неистовый хохотъ, и тутъ же слышался отрывокъ изъ пѣсни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося изъ таверны, — сцены обыкновенныя на поверхности волнующагося моря человѣческой жизни. Грустно и тошно становится на душѣ, когда вы разсматриваете ихъ при своемъ нормальномъ состояніи души и тѣла: какое же впечатлѣніе должны были произвести звуки на человѣка, стоявшаго одною ногою на краю могилы!

— Нѣтъ здѣсь воздуха, — сказалъ больной слабымъ и едва слышнымъ голосомъ. — Здоровъ онъ и свѣжъ на чистомъ полѣ, гдѣ, бывало, гулялъ я въ свои цвѣтущіе годы; но жарокъ онъ, душенъ и спертъ въ этихъ стѣнахъ. Я не могу дышать имъ.

— Мы дышали имъ вмѣстѣ, старый товарищъ, много лѣтъ и много зимъ, — сказалъ старикъ. — Успокойся, мой другъ.

Наступило кратковременное молчаніе, и этимъ временемъ м-ръ Пикквикъ подошелъ къ постели въ сопровожденіи м-ра Рокера. Больной притянулъ къ себѣ руку своего стараго товарища и дружески началъ пожимать ее своими руками.

— Я надѣюсь, — говорилъ онъ, задыхаясь, такимъ слабымъ голосомъ, что предстоящіе слушатели должны были склонить свои головы надъ его изголовьемъ, чтобы уловить неясные звуки, исходившіе изъ этихъ холодныхъ и посинѣлыхъ губъ, — надѣюсь, милосердный Судья отпуститъ мнѣ мои прегрѣшенія, содѣянныя на землѣ. Двадцать лѣтъ, любезный другъ, двадцать лѣтъ страдалъ я. Сердце мое разрывалось на части, когда умиралъ единственный сынъ мой: я не могъ благословить его и прижать на прощаньи къ своему родительскому сердцу. Страшно, охъ, страшно было мое одиночество въ этомъ мѣстѣ. Милосердный Господь проститъ меня. Онъ видѣлъ здѣсь на землѣ мою медленную и тяжкую смерть.

Наконецъ, больной скрестилъ свои руки и старался произнести еще какіе-то звуки; но уже никто болѣе не могъ разгадать ихъ смысла. Затѣмъ онъ уснулъ, и отрадная улыбка появилась на его устахъ.

Зрители переглянулись. Тюремщикъ склонилъ свою голову надъ изголовьемъ и быстро отступилъ назадъ.

— Вотъ онъ и освободился, господа! — сказалъ м-ръ Рокеръ.

Освободился… да: но и при жизни онъ такъ былъ похожъ на мертвеца, что нельзя навѣрное сказать, когда онъ умеръ.

Глава XLV. Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миньятюрное путешествіе въ сферѣ обитаемаго имъ міра и рѣшается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія

Черезъ нѣсколько дней послѣ своего добровольнаго заточенія, м-ръ Самуэль Уэллеръ, убравъ съ возможнымъ комфортомъ комнату своего господина и усадивъ его за книгами и бумагами, удалился на тюремный дворъ, чтобы провести часокъ-другой-третій въ такихъ удовольствіяхъ, какія только могли быть возможны въ этомъ мѣстѣ. Было превосходное утро, и м-ръ Уэллеръ разсчиталъ весьма основательно, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, ничего не могло быть отраднѣе, какъ пить портеръ на открытомъ воздухѣ, при яркомъ блескѣ солнечныхъ лучей.

Приведенный къ этому счастливому умозаключенію, Самуэль отправился въ буфетъ, взялъ кружку пива, выхлопоталъ листокъ газеты за прошлую недѣлю, вышелъ на тюремный дворъ и, усѣвшись на скамейкѣ, предался своимъ наслажденіямъ методически и систематически, какъ практическій философъ, понимающій цѣну жизни.