Замок из золотого песка

– Давай пока не будем думать об этом, пап. Но с Алексеем эту тему обсудим. Позже. Мы, прости, твоего брата совсем не знаем. А в том, что он о чем-то значимом умалчивает, можно не сомневаться, – жестко произнесла я.

Вроде бы собирались помянуть деда, Семочка даже водку по рюмкам разлил, но поминального тоста мы от него так и не дождались. Не смог он из себя выдавить ничего хвалебного в адрес отца, просто произнес скупое «ну, помянем». А уж об Алексее и говорить нечего. Он сидел, глядя в одну точку. И точкой этой были напольные часы у меня за спиной. Машинально поднося ложку ко рту, он едва ли ощущал вкус жаркого из горшочков, которое приготовила мама. И еще я заметила, что Алексей даже не допил рюмку водки, только пригубил.

Реутов пришел ровно в семь, за столом расположился по-хозяйски, заняв стул справа от отчима. Я догадалась, что в этом доме он гость нередкий, и, видимо, это его постоянное место.

Но и он ничего доброго о Никодиме сказать не смог, лишь пожелав тому традиционного «земля пухом».

Мне стало грустно: человек ушел, никем не обласканный, не любимый. С собой унес только свои тайные грехи, правда, успев покаяться хотя бы перед иконой Божьей матери. Но не перед теми, перед кем виноват. А перед кем должен был повиниться, мы уже не узнаем.

Впрочем, если задаться целью, можно попытаться узнать. Вряд ли в Луговом, где жила Агафья, не найдется хотя бы одного старожила, который помнит старую ведьму. «А что, если поехать в поселок и расспросить народ? Правда-то и всплывет. Ну, или что-то близкое к ней, – подумала я. – Неплохая идея, остается только подтолкнуть Семочку или даже обоих братцев».

– Пап, а тебе никогда не хотелось посетить места, где прошло твое детство? – «заехала» я издалека, когда за столом воцарилось дружное молчание.

– Это Луговое, что ли? А что там делать? – удивился Семочка.

– Там дом ваш с отцом, может быть, друзья и одноклассники все еще живут. Могила матери, наконец, – использовала я последний, самый весомый аргумент.

– Друзья, говоришь… может, кто и вернулся в отчий дом, но вряд ли. После восьмилетки пацаны все разъехались, да и местных в школе училось мало. В основном из соседних поселков возили. Даже не представляю, смогу ли узнать кого, старые мы уже, изменились сильно, – невесело ухмыльнулся отчим.

– Нет вашего поселка давно, Семен, – вдруг вмешался Алексей. – Еще в девяностых народ разъехался, когда дорогу строить начали. Поселок снесли подчистую. Дорогу вели как раз мимо моей Чудовки, потом по землям Лугового и дальше – до трассы на Иркутск.

– А ты, значит, домой часто наведываешься?

– Не то чтобы часто… мама и бабуля там на кладбище, за могилами приглядываю.

– А наше кладбище? Цело?

– Да кто же его разорять будет? Вдоль него дорогу и проложили. Те, кто к нам перебрался, ездят на могилы родных.

– И многие из Лугового у вас? – задала вопрос я.

– Да, Леха! Фамилии знаешь, назови, может, и я вспомню, – живо заинтересовался отчим.

– Так… сообразить бы… Тихоновы, у них дочь была малолетка. Этим я свой родовой дом продал. Губановы – старики, померли уже, наверное. Лукинична, не знаю фамилии…

– Трегубова! – радостно вставил Семочка. – С ее дочкой я хороводы водил в восьмом классе. Интересно, где Надежда теперь? Так жива Лукинична?

– Не знаю. Но могу спросить. У меня телефон дочери Тихоновых есть, Полины. Только зачем тебе?

– Мне? И правда, а зачем? – посмотрел на маму отчим. – Этот разговор вон Марья затеяла. Не иначе, про Агафью хочет узнать, да, дочь?

– А вам самим неинтересно, почему умерли ваши мамы? – задала вопрос я.

Братья молчали. «Ну и бог с вами. Вам не надо, а мне – тем более», – решила я и поднялась из-за стола.

За мной встал и Реутов. Мы уже подошли к двери, как меня остановил голос Семочки:

– Лех, может, Марья права, съездить стоит?

– Давай после сороковин мотанемся, мне все равно дела нужно закрыть, мастерскую продать. Покупатель есть, так отдам, не торгуясь. Денег немного предлагает, но в хозяйстве сгодятся – каждая крошка в ладошку. Ты не передумал, чтобы я к вам… может, помешаю?

– Алексей, не сомневайтесь. Дом огромный, дочери нас вниманием не балуют, нам втроем веселее будет, – ответила за мужа мама.

Я, услышав этот разговор, усмехнулась: своего я добилась.

Григорий уже вышел во двор, я нашла его на качелях.

– Присаживайся, – вскочил он, освобождая мне место. Сам сел верхом на узкую лавку. – Поговорим еще?

– Мы разве не все обсудили? – удивилась я.

– Марья, ты почему не сказала, что ремешок, которым задушена жертва, – от сумки твоей сестры? – жестко спросил он.

– А тебя это каким боком? – нагрубила я, разозлившись на его тон – что за допрос?

– Так-то никаким, конечно. Но вроде решили, что не лукавим, а? Или это только меня касается? Тогда извини.

– Ладно, и ты прости. Не собиралась я ничего от тебя скрывать, просто забыла, – примирительно произнесла я. И подумала, что если бы ремешок выкрал сам Реутов, не стал бы он сейчас напоминать мне об этой улике. Или наоборот?

– Так что? Игнат теперь ей шьет причастность к убийству?

– Нет, конечно! Что за бред? Кто-то пытался Ваньку подставить, ясно же.