Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса

— Это ж, однако, потоп какой-то! — пробасил отец Ксенофонт — видный мужчина лет сорока с небольшим, с выправкой и статью гвардейца и, вероятно, очень сильный физически, глядя в окно на безумство стихии и накрытую рогожкой, стремительно несущуюся куда-то из флигеля Анну Шмиль. Он единственный появлялся у Кашиных нечасто, внушая мне уважение уже хотя бы этим и еще своей немногословностью, обычно не свойственной священникам небогатых сельских приходов. Про него рассказывали много небылиц, в частности, что еще лет десять назад он носил одну из стариннейших дворянских фамилий, но после загадочной, вызвавшей множество толков смерти жены принял постриг и удалился от светского мира, посвятив себя отныне служению делам иным. Церковь святого Николая была по-строєна на средства еще деда Аркадия Матвеевича — князя Ильи Петровича и с тех пор отчаянно нуждалась в ремонте и финансовой поддержке главного своего прихожанина, коим и являлся Кашин. Очевидно, последние приходы отца Ксенофонта были связаны как раз с переговорами на эту тему, ибо Аркадий Матвеевич, понимая, что кроме него помочь практически фамильной церкви некому, как всегда, жался, обещая что-нибудь придумать.

— Уж не вы ли, святой отец, принесли нам такую напасть? — тоненько поинтересовался стоящий рядом Скальцов, тоже провожая масленым взглядом тонкую фигурку Анны. Отец Ксенофонт перехватил его взгляд и только вздохнул, предпочтя ничего не отвечать на подобную глупость. Скальцов хихикнул напоследок и отошел к уже накрываемому прислугою столу. Несмотря на раннее время, было столь темно, что, к неудовольствию хмурящегося дядюшки, пришлось зажигать свечи.

— Нуте-с, господа, делать нечего, давайте отобедаем, — потер, наконец, руки Аркадий Матвеевич, видя, как постепенно стол наполняется графинчиками и закусками. — Как говорится, непогода непогодой, а нам, грешным, никто не сможет помешать вкусить плодов земных… Так ли, отец Ксенофонт?

— Чревоугодие есть один из грехов плотских, — строго дернул густыми бровями священник. — Но поддержать закускою бренную плоть Господом не возбраняется.

— Хо-хо, не возбраняется! — хрюкнул от удовольствия Скальцов, обходя взглядом многочисленные яства, коими стол Кашиных славился на весь уезд. Стремясь во всем походить на пращуров своих, дядюшка ежемесячно издерживал на одни только трапезы сумму, достаточную для двух губернаторов. Во всяком случае, губернатор здешний как-то раз заезжал в Медынское и уехал совершенно удовлетворенный, сказав, что давно уже не потчевали его столь сытно и обильно. Говорили, правда, что, уже вернувшись в город, он, почувствовав себя от переедания крайне нехорошо, даже велел отворить себе кровь и принять рвотное. Больше, во всяком случае, в Медынском его высокопревосходительство не видели.

К четырем часам дня (хотя едва ли можно было назвать то, что происходило за окном, временем дневным!) все наконец-то уселись за стол и приступили к священнодействию, происходившему в поместье Кашиных три, а то и четыре, раза в сутки. Во главе стола, царственно улыбаясь и явно наслаждаясь вечной ролью хлебосольного хозяина, восседал сам Аркадий Матвеевич. По бокам от него сидели Авдотья Михайловна и Даша — они не играли ни во что, а просто ели, правда, Даша несколько часто косилась на Вадима Викентьевича, соседствовавшего по левую руку от нее. Кубацкий — вечный проповедник и единственный сельский светоч дендизма — спину держал прямо, ел мало и любезно вполголоса, словно что-то сугубо интимное и чрезвычайно приятное, предлагал Даше одно блюдо за другим. Напротив него, распушив бакенбарды таким образом, что они стали напоминать седые павлиньи хвосты, с самой приятною улыбкой трапезничал Шмиль, нашептывая что-то на ухо отцу Ксенофонту, несмотря на заповеди, заполнившему немалую свою тарелку весьма изрядными порциями и также не брезгующему настоечками, откровенно узурпировав в личное владение парочку особо приглянувшихся ему графинчиков. Я же сидел в самом конце стола, рядом со Скальцовым, с отвращением слушая его нескончаемые причмокивания. В месторасположении моем был только один плюс — все были у меня как на ладони, и я мог созерцать весь паноптикум, предаваясь неизменному своему иронизированию и мысленному злословию, награждая каждого язвительными прозвищами и замечаниями.

Тон за трапезой — как, впрочем, всегда — задавал хозяин, коснувшись в очередной раз избитой в Медынском темы пагубного влияния прогресса на состояние умов и натур русских людей. Выступая в ипостаси сторонника старого уклада, Аркадий Матвеевич, дирижируя в такт не успевающим слетать с языка мыслям серебряной вилкой, громко декламировал уже навязшие у меня в ушах (подозреваю, что не только у меня!) сомнительные ИСТИНЫ: