Замок одиночества

– Не ты, другая – французско-философско-альковная… Ха-ха! Да… Соитие-несоитие. Главное, пацаны, сейчас… – Он «стащил» из тарелки с сырными фондю, раклетами и тартифлетами несколько крошечных кусочков, проглотил и запил красным вином. – Да… Главное сейчас – чтобы челюсти соединились и происходило страстное соитие этого вина, сыров и моего желудочного сока. Эх, Оленька, внучка! – Он вновь откинулся на спинку кресла и с любовью посмотрел на девушку. – Ты удивляешься, почему я так редко заглядываю в мобильник? А я удивляюсь, почему молодёжь так редко молится, так мало читает и так мало почитает старших! Мы – уходящая натура! Те, кто обходился простой едой и простыми, искренними чувствами. Умели радоваться письму, открытке и не выставляли свои чувства и тела напоказ в Инстаграме. Каким бы сейчас нудным я ни выглядел, а может, ха, и двуличным, объевшимся всякими там фондю, ха! Духовное во сто крат выше материального! Ладно… Прости… Считай: мы с тобой сыграли этюд: «Фома Опискин и послушница». Надо нам с тобой, Оля, на праздник приготовить что-то… Программку развлечений, хотя… Нет, давай завтра побродим, попоём, стихи почитаем, покривляемся. Идёт?

– Обожаю! Давай! – Внучка обняла деда и поцеловала его в колючую щёку.

… Тридцать первое декабря. Евгений остался в гостинице ждать приезда Ляли. К празднику должна быть в Париже. Тридцать первое декабря – особенный день, особенно в России! Предпраздничная, добрая суета подготовки к Новому. Милая «классика жанра»: подарки, оливье, ёлка, шампанское! Да, ещё наряды! Конечно! Но на родине оливье и шампанского всё же нежно-семейным праздником было Рождество. Поэтому в Париже сегодня совсем даже нет толчеи, а так… как-то так… Как в песенке Олега Митяева:

… Французы, как обычно, пьют,
И скоро Новый год…
И женщина французская,
Серьёзна и мила,
Спешит сквозь утро тусклое —
Должно быть, проспала…

Эта песенка крутилась в голове Софьина-младшего уже четвёртый день. Но сегодня она была наполнена образом той необычной встречи… С той необычной Еленой Прекрасной… Мелодией той флейты. На той неведомой пока парижской узенькой улочке. Встречи с женой он тоже ждал, конечно, ждал, но… зыбко и там, и там…

Но зыбко по-разному. С женой – тянут на дно прошлые грузы и обиды, а кверху – надежды на лучшее, с «Еленой» – нет опоры земного бытия, только грёзы. Половинчатость. Это его теория двух половинок, несоединимых. Во всём. И в женщинах тоже. Эти верх и низ.

… Это случилось давно – ему было четырнадцать. Они с семьёй поехали встречать Новый год в Горький – к тётке, сестре матери. Взрослые отправились отмечать праздник в загородный ресторан, где предполагалась увеселительная программа с фейерверками и катаниями на лошадях. А молодёжь – человек десять – осталась в большой городской квартире. Кузина пригласила своих друзей и подружек. Все старше Женьки. Им по семнадцать-восемнадцать лет, студенты. И вот уже за полночь, выпив в первый раз в жизни шампанского, юный Женька оказался вдвоём с одной из приглашённых девушек. В отдельной комнате. На диване. До часа ночи музыка гремела, а сейчас завораживали Хампердинк, Том Джонс и Нино Рота.

Девушка начала целовать мальчика. В губы. Его рука оказалась под её платьем. Её терпкое, пряное дыхание, тёплый гладкий шёлк колготок… Рука шарит. В нём всё напряжено, а у неё?! Что это? Почему пустота? Почему между ног, под лобком у неё ничего нет? У него же – даже больше, чем было… Там. Он, конечно, знал проблемку теоретически. Но трогал её своей рукой в первый раз в жизни! Этот невинный, в общем-то, сюжетец запал в душу Евгения на всю жизнь. Сложно запал, с долгим ощущением некой вины. Некой испачканности. Это, конечно, нельзя называть синдромом даже слабой паранойи, но в голове у мальчика образовались комплексы: раздвоение женщины на половинки «верх – низ», «чистое и не очень»; страстный фетишизм к женскому белью, особенно чулкам и колготкам, и, наконец, желание (до сих пор!) исправить тот случай, сделать для всех Новый год счастливейшим из праздников. А получается ведь порой не так, как хотелось бы! Что это? «Карма Кармовна»? Капканчики? Ловушка?

«Да ерунда! Я люблю же повторять: “Две половинки правды в сумме – не вся правда”, “Нельзя войти дважды в одну и ту же женщину”, любую “проросшую” не так мысль можно конформно отобразить, мнимую единицу “вывести” с поля комплексной плоскости», – так рассуждал Евгений Матвеевич, лёжа на диване парижской гостиницы. Он вновь ярко вспоминал ту девушку, то гладкое, тёплое, мягкое девичье лоно, тот душистый завиток у её ушка.

… Ах, это женское ушко!
Ей – услада,
Ему – ловушка.