Замок. Роман, рассказы, притчи

Возьмем опять воздушных собак для примера: они не высокомерны, как можно было бы поначалу подумать, они скорее даже особенно нуждаются в своих ближних, собаках, попытаешься поставить себя на их место, так хорошо это поймешь. Они должны добиваться, — но и делать это в открытую они не могут, — это было бы разглашением чужих секретов, — так все же какими–либо другими средствами должны они добиваться прощения за свой образ жизни или по крайней мере отвлекать от него, делать все, чтобы его забыли, — и это им удается, как мне рассказывают, благодаря их едва выносимой болтливости. Они беспрерывно что–то рассказывают, то о своих философских размышлениях, которыми они могут себя беспрестанно занимать, поскольку полностью отказались от физических усилий, то о наблюдениях, которые они делают со своего возвышенного местоположения. И хотя они, — что при подобной праздной жизни само собой разумеется, — не отличаются силой ума, а их философия столь же бесполезна, как их наблюдения, ибо наука едва может что–то из этого использовать и вообще не рассчитывает на столь никудышные вспомогательные источники, но все же стоит только их спросить, чего вообще–то добиваются воздушные собаки, так в ответ услышишь, что они вносят большой вклад в науку.

— Верно, — говорят им на это, — но ваш вклад бесполезен и обременителен.

Тут уж они в ответ пожимают плечами, отвлекают внимание‚ сердятся или смеются, а спустя минуту, если их опять спросить, так вновь узнаешь, что они вносят свой вклад в науку, конце–то концов, когда в следующий раз тебя спросят и ты не успел взять себя в руки, так ответишь то же самое. Быть может, это даже хорошо, быть не слишком упорным и примиряться с тем. чтобы, хоть и не признавать права на жизнь уже существующих воздушных собак, ибо это невозможно, все–таки их терпеть. Большего от тебя требовать не могу, это зашло бы слишком далеко, а от тебя этого все–таки требуют. Требуют терпимости ко все новым воздушным собакам, которые поднимаются ввысь. Никто точно не знает, откуда они. Увеличивается их число размножением? Есть ли у них на то силы, они же являют собой всего–навсего красивую шкуру, так кто уж может при том размножаться? И даже, если это невероятное могло бы осуществиться, когда бы оно происходило? Их ведь всегда видишь в одиночестве, довольные собой, обретаются они в воздушных высях, а если иной раз спускаются, чтобы побегать по земле, так бегают всего минутку–другую, сделают два–три жеманных шага и вновь остаются в неукоснительном одиночестве, словно бы погруженные в размышления, от которых они, даже делая усилия, не могут оторваться, во всяком случае, они это утверждают. Но если они не размножаются, так, надо думать, находятся собаки, которые добровольно отказываются от наземной жизни, добровольно становятся воздушными собаками и в ущерб удобству и известному мастерству избирают эту пустую жизнь там, где лежат точно на подушечках. Невозможно представить себе ни их размножения, ни добровольного к ним присоединения невозможно представить. Реальная жизнь, однако, доказывает, что воздушные собаки появляются все снова и снова; отсюда можно сделать вывод, что, пусть препятствия кажутся нашему разуму непреодолимыми, уже существующая порода собак, даже если она весьма и весьма странная, не вымрет, во всяком случае, не легко, во всяком случае, не без того, чтобы в каждой породе что–то с успехом оказывало сопротивление вымиранию.