Заморок

— Опять ты дурная! Этот вроде Мойсея, только пишет не от Бога, а чтоб Бог узнал. Оно ж поставлено евреям писать каждому свое. Я решил, шо фашист с евреев за это и спросил. Так и сказал: каждому свое, и спросил. А Вениамин сидит и пишет — 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9. Потом опять цифры — и подряд, и по-всякому. А там не зайчик гулять идет, а евреи обозначаются. Вениамин же всех имен-фамилий не знает, и никто не знает, так он пишет по силе возможностей. Значит, ставит цифру, а потом складывает, сколько вместе, — на отдельной бумажке. Мы прикинули на глаз, требуется написать большие тысячи. Пока так. А там — посмотрим. Получается еврейская бухгалтерия. Столько по цифрам евреев поубивали со света — получи́те и распишитеся.

— Это чтоб Бог за это все расписался?

— Точно. За это — шоб Бог. Своей личной рукой.

Тут я увидела, что Яков сильно дергает двумя глазами. Глазами дергнет, а потом головой дергнет тоже. Потом глазом, потом головой, аж шапка подскакует.

Я сказала:

— Яков, вы сильно волнуетесь. Давайте я вам полотенце водой намочу, вы до головы приложите…

Яков сказал, что не надо, что он сейчас голову с глазами заколы́сает и все будет хорошо и прекрасно, что Якова так научил доктор.

Яков обхватил свою голову двумя руками с заходом на глаза и начал заколысывать там все.

— Ааа, ааа, коты два, сири-бури обы-два…

Я думала, что Яков скоро, а он не скоро.

Я считала про себя до сто, потом до пятьсот. Потом уже не считала.

Потом я сказала, что пойду спать, и пошла.

Я проснулась как была — в юбке и кофте. Конечно, я и не намечала, что Яков с меня снимет.

Якова уже не было, еды тоже ничего не было.

Я шла на работу и думала про Якова. Яков получался больной человек, которого надо было лечить и лечить. Я решила делать так, чтоб не разозлить Якова, чтоб не довести черт-те куда. Потом я подумала, что Яков же уже в самом черт-те куда и есть. По правде, я туда ни за что не хотела.

А когда я подумала про куда мне не хотелось, подумалось и про такое.

И так все начало сплетаться…

С одного боку — Фрося, с другого — Яков. Точно ж — Яков с другого боку по сравнению с Фросей. Эти двое полудурков плетут и плетут. И ясно же, что плетут с чужого голоса. Потому что человек сам от себя такое не придумает. А направляют Якова с Фросей органы. Это ж ясно как день.

Фрося меня через Ленина испытывает, а этот — через целого Бога. И двое давят на мое еврейское рождение, гады.

Понятно ж, что Бог тут ни при чем. Органы хотят убедиться, или я войду в тайну, или буду перед органами секрет делать.

Потом я подумала про такое. А куда ж эта группа боевая направится Яшкиной поганой рукой? Про это органы подумали? Это ж стал вопрос! Яков же такой психбольной, что и органы могут не уследить. Органы, может, считали, что Яков почти что здоровый. А он еще ой как раскроется. И Фрося тоже раскроется. Она как выпьет, так тоже ой…

Потом я подумала про такое, что и в голову не проходит. Сначала не проходит, а потом, если внимательно подумать, проходит.

Конечно, про одно Яков прав — война будет. А раз будет, не только Якову поручено вести работу. Я не про группу на небо, а про группу на нашей советской земле. Конечно, от удара бомбы погибнут все-все. А кто-то ж останется. Яков же не такой, что Якову органы раскрыли карты на стол. Есть Яков, а есть и кто поумней.

Взять Александра Ивановича. Про Александра Ивановича говорят, что Александр Иванович ходит от одной женщины до другой женщины. Может, Александр Иванович тоже боевую группу сбивает? Может, для задания нужна женская боевая группа? Может, Александр Иванович к ним приценивается? Может, Александр Иванович всех-все-всех женщин проверяет? Чем-то ж перед женщинами выступать надо. Александр Иванович перед женщинами и выступает передом, как мужчина. Заманивает, заморочивает.

Люди думают, что Александр Иванович у себя между ног запутался, а Александр Иванович — нет. Александр Иванович на правду выводит. Если для правды, тогда ничего не стыдно, что люди про тебя говорят.

Так надо Александру Ивановичу помочь — предложить себя в группу. Другие женщины не сто́ят помогать Александру Ивановичу на задании. Я про это честно и скажу.

А потом я подумала, что хорошо, что сильно замечательно! Органы со мной так, и я с ними такое же. Они меня ловят на горячее, а я их буду ловить на такое же.

Приду в органы и скажу:

— Есть еще в нашем городе падлюки, которые задумали помешать. Я теперь про них все-все знаю и передаю вам. А спасибо мне от вас не надо. Прошу одно — вы себе поймите, что я с чистой совестью.

Я подумала, что некоторые падлюки мне уже известные. Первое. Фрося. Потом — Яков.

А 21 февраля у нас на работе случилось с самого утра.

Получилось, что Надежда отравилась. И все-все обсуждали такой поступок Надежды.

Никто ничего доподлинно не знал. Было сказано, что Надежда выпила уксуса. Когда Надежда начала умирать, Надежда взяла — раз! — и побежала в больницу. В больнице Надежда сказала, что выпила случайно, что Надежда раньше никогда не выпивала уксуса.

По правде, я тоже люблю уксус. Мама Тамара чистила уксусом зеркало и другое чистила тоже.