Заморская Русь

— Мать вашу!.. — Вырвался, как кистенем, направо-налево, отмахнулся наперстным крестом, пробился сквозь копья и ружья, скрылся в лесу. Половина диких стали бить Макария, другие, стреляя, бросились за Ювеналием и вскоре вернулись, уверенные, что убили его, принесли камлею в крови. Шумно повздорив между собой, они погнали босого Макария, тыча его копьем в спину.

После полудня пленного привели в селение на берегу озера с летниками и бревенчатым кажимом — общественной избой. Монаху связали руки и толкнули к стене. Он сел. Вокруг него собралась толпа из любопытных женщин и детей.

Они смеялись, поглядывая на чужака, как на диковинного зверя. Вскоре он им надоел, женщины и подростки стали расходиться, а полдесятка чумазых детишек швыряли в него камни, целя в голову. Побив пленного до крови, убежали и они.

— Сидим? — пробасил над ухом знакомый голос.

Макарий вздрогнул, обернулся. Со сбитыми в кровь ногами к нему прокрался Ювеналий в грязной исподней рубахе, опустился рядом, устало переводя дух. Бок его был окровавлен и стянут повязкой.

— Почему ты здесь? — простонал Макарий. — Шел бы назад, позвал на помощь квихпаков или наших партовщиков.

— У нас одна надежда и помощь, — устало вытянул ноги Ювеналий.

Макарий застонал и вдруг встрепенулся:

— Как ты прошел? Ни одна собака не залаяла!

— Бог провел! — Невозмутимо смежил глаза монах.

— Крест-то где?

— А, спрятал, чтобы не вводить в соблазн.

В селении вдруг зашумели, забегали. Из кажима выскочили мужики, стали удивленно глазеть на монахов. Среди толпы важно похаживал знакомый рыжебородый квихпакский шаман. По почтению к нему, иноплеменнику, можно было понять, что появление второго монаха дикие связывают с духами, служащими ему.

Квихпак потребовал расширить круг обступивших его воинов, стал бить в бубен и выкрикивать что-то злобное. Глаза его горели. Дородный Ювеналий поднялся на ноги. Шаман, подпрыгивая и приплясывая, ткнул его ногтем в живот. Монах вздрогнул. Толпа самодовольно рассмеялась. Иеромонах от негодования на себя самого, выказавшего слабость, покраснел, шепча:

— Господи, дай сил не осрамить народ русский! — перекрестился, поднял лицо к небу, потянулся руками ввысь. Этот жест подействовал на диких, как взрыв гранаты: воины и женщины кинулись врассыпную, похоже, что и сюда дошла весть о бородатом шамане, повелевающем грозой.

Квихпакский шаман с пеной на губах стал что-то кричать воинам. Те отшвырнули в сторону Макария, скрутили Ювеналия, а когда расступились, худосочный монах увидел своего дородного брата, распятого на стене кажима, ногами вверх. Ноги его были привязаны к поддерживавшему крышу бревну, руки, раскинутые как крест, прибиты к стене березовыми клиньями, из рассыпавшейся по лицу бороды угольями светились глаза, исподняя рубаха сползла на грудь, обнажив белый живот.

Осмелевшие туземцы плотным кольцом обступили подвешенного пленника. Женщины отпускали шутки по поводу белого тела и детородного органа. Шаман, успокоенный видом пригвожденных рук, стал неистово колотить в бубен, выкрикивать и вопить. Толпа охала, ждала чуда, распалялась.

— Дай сил, Господи! — прохрипел Ювеналий и вдруг почувствовал теплую волну, коснувшуюся его тела, дух захватило светлой радостью. Догадываясь, отчего его распяли, он прокашлялся, вздрагивая белым животом, и запел громовым голосом.

Глаза его сверкали все жарче, бас становился громче. Потрясенные неслыханной силой голоса, туземцы стали отступать и пятиться. А бас все набирал и набирал силу, восходя к новым высотам, удивляя уже и Макария.

Шаман неистовствовал, глаза его лезли из орбит, с губ срывалась пена. Он завыл, стараясь перекричать монаха. И вдруг охрип, закашлял, содрогаясь всем телом, и понимая, что побежден в поединке, где ставка — жизнь. Шаман завизжал, бросился к подвешенному и полоснул костяным ножом по белому животу. Из раны хлынула кровь, закапала по одежде и бороде. Но иеромонах, кажется, даже не заметил этого, продолжая петь громче и жутче. Передние ряды туземцев отпрянули, расталкивая стоявших сзади. Синий парящий кишечник пополз из расширяющейся раны.

Макарий встал на колени, изрыгнул из себя остатки скудного завтрака с зеленой желчью. Еще гудело в воздухе «Аминь», а небо зарокотало, перед изумленными глазами теряющего сознание монаха появились кони. Из сини выехала золоченая колесница, но вместо Ильи-пророка правил ей златовласый, синеглазый воин со светлым ликом. И можно бы было назвать его юношей, если бы не глаза, несущие бремя власти и знания.

Ювеналий, видимо, тоже узнал его и прохрипел слабеющим голосом:

— Благодарю тебя, Господи, что сподобил пострадать за Имя твое! Прими ж к себе и дай покой душе!

— Оставь пустое! — прогрохотал небесный голос! — Беда грядет на Русь! Ты нужен мне там, мой воин!

На глазах потрясенного Макария Ювеналий легко выскользнул из пут, вскочил в колесницу с сияющим лицом, встал позади возницы. Сверкающим кнутом архистратиг вытянул вдоль селения по мечущейся перепуганной толпе.