Заморская Русь

Мало того, что жена поднималась первой, она еще и спать ложилась последней в доме, а засыпала, едва коснувшись головой подушки. После свадьбы прошло всего полмесяца, а кривая Сысоева судьба понесла его к нелюбимой, но ласковой солдатке. Сходил раз, после другого отец встретил с кнутом.

— Кобель блудливый! — закричал, выпячивая седеющую бороду. — Я те покажу, как от жены-красавицы к чужим бабам бегать.

Сысой перехватил кнут, непочтительно огрызнулся:

— Вам нужна была работяща девка, сами с ней живите! Мне проку от такой жены нет! Рыбину бы еще присватали!?

Отец постоял, смущенно мигая, удивленно глядя на сына. Рука с кнутом ослабла и опустилась.

— А ну, садись, — кивнул на лавку, — рассказывай, что не так.

Сысой сел с независимым видом, пунцовый от волнения и негодования задрал нос. Его обступили: мать, дядя с тетей, женатые братья и снохи.

— Чего, чего?! — пробурчал, гоняя желваки по скулам. — Понедельник у нее — день тяжелый, пятница со средой — постные, суббота с воскресеньем — божьи.

— А других мало? — посочувствовал отец.

— Не петух я гоняться за ней по двору! — вскрикнул Сысой. — До полуночи носится как угорелая, не успеет лечь — обомрет, что покойница, прости Господи. Спозаранку опять за свое… Да лучше уж спать в обнимку с поленом, чем с такой женой.

— Ети ее, эту сватью, — озадаченно проворчал отец, почесывая бороду — у проруби девку родила, что ли?

Федька, толкая брата локтем, азартно давал советы:

— Ты щекотить-то с утра начинай, к вечеру запищит…

Мать шлепнула его по затылку, засуетилась:

— К батюшке идти надо. Он нам не чужой и Фекле родня.

Она разыскала сноху в птичнике, не дав ей переодеться, потащила к Андронику. Отец запряг коня в сани и поехал в посад к сватье. Фекла вернулась домой задумчивая и ласковая, в ранний час покорно забралась к мужу на полати.

— Что батюшка сказал? — с досадой спросил Сысой.

— Говорит, грех на душу беру, тебя к блуду подстрекаю, — грустно ответила она, покорно и терпеливо отзываясь на мужнины ласки. Потом долго ворочалась, зевала, вздыхала, стонала и не могла уснуть. Так продолжалось три дня. Дольше ни она, ни Сысой не выдержали, и все пошло, как прежде.

К сырной неделе горожане выстроили ледовую крепость и всякий их юнец насмехался над посадскими: дескать, не только взять, на стену помочиться не дадим. Дошло до игр. Сперва молодежь задирала друг друга, дурачась да снегом кидаясь, потом парни и молодые мужики ввязались в ссору. После посадские и слободские стеной пошли на горожан. Покрикивали старики, подбадривая близких, голосили бабы, оттаскивая окровавленных мужей. Сысой, плечо к плечу с Федькой и Данилкой, весело рассыпал удары, распаляясь, косился на Петьку Васильева, дравшегося поблизости. Дьякон Егор при жене и ребятишках, смотрел на бой с таким лицом, будто умирал от горючей тоски. Дьяконица, в две руки держала его за рукав рясы, всем своим видом показывая, что будет волочиться, а в драку не пустит.

Сысоя побили мало. Макнув городского «коменданта» в проруби, он еще чего-то искал, а когда мужики, кряхтя и охая, пошли пить брагу, увязался за дружком Васькой Васильевым, братом Петьки, который женился на Аннушке. И в доме у них нехорошо пялился на нее, одетую в полудюжину юбок. Потом дрался с Петькой на скотном дворе при одном свидетеле — Ваське, не знавшем, что делать и кому помогать.

После драки Сысою полегчало. Стирая кровь с лица, он весело подмигнул Ваське, а к Петьке пошел с повинной:

— С праздником, что ли! Хорошо подрались, аж жить захотелось. Наверное, в последний раз уже. Прости, если что не так!

Петька заулыбался, кривя разбитой губой, повел в дом. Аннушка выставила расписную посуду, удивленно поглядывая то на мужа с Сысоем, то на Ваську. Одни побиты и веселы, деверь цел, а глаза, как у побитого. Улучив миг, когда муж вышел, сказала Сысою при Ваське:

— Ты прости, если что не так вышло… Но мы с Петей хорошо живем, не мешай моему счастью.

Сысой опустил кручинную голову, молча покивал и встал из-за стола.

Васька провожал его. Они зашли в акцизку при тракте, заказали по чарке крепкой. Целовальник поворчал, где, мол, видано, парням водку пить? Но налил. Выпили. Сысою стало совсем хорошо и вдруг почувствовал он, что настоящая жизнь впереди, а совсем не кончена, как иногда казалось ночами, рядом с неласковой женой.

— А не махнуть ли нам, Вася, на Аляксу, на самый край белого света? Помнишь, собирались? — рассмеялся, вспомнив детство. — Приятель мой из Бийского уезда, Прошка Егоров, подписал контракт и где-то уже там, возле моря. Эх, и нам бы! — Тряхнул головой. — На волю!

Они взглянули друг на друга и заказали шипевшему целовальнику еще по чарке. Но тот налил по половине. Васька вынул из-за пазухи ладанку с сухой змеиной головой. Дружки выпили, захохотали и вышли на крыльцо.

На праздники Господь добр, многое прощает, но и нечисть не дремлет. Василий запряг в сани жеребца и помчались они по тракту к городу. Поскрипывал снег под полозьями, радостно всхрапывая, летел застоявшийся конь, от ветра слезы наворачивались на глазах, а Васька крутил кнут над головой:

— Э-гей! Гони!