Заморская Русь

Друзья, крестясь и кланяясь, трижды обошли братскую могилу и поставили крест в полторы сажени высотой, видимый с моря, чтобы все проходящие корабли знали: здесь земля Российского владения.

Осажденные прислали двух кадьячек, плененных при разгроме Михайловского форта. Радуясь встрече с сородичами, женщины сказали, что многие ситхинцы хотели бы сдаться на милость победителя, но тойон Котлеян и несколько его сторонников упорствуют против мира. Баранов, вернувшись с похорон, потребовал у парламентеров аманатов от тех упрямых тойонов и заявил, что без сдачи крепости мира не будет.

Чугацкие, кадьякские и алеутские байдарщики, презирая опасность, снова шныряли по островам и безудержно грабили всякие припасы ситхинцев, если их находили. 5 октября утром осажденные прислали еще одну плененную кадьячку. Она сказала, что из крепости послали гонцов в Хуцновский пролив за подмогой.

Правитель негодовал, требуя от осажденных немедленно покинуть крепость, грозил сжечь ее вместе с людьми. Весь день прошел в переговорах: одних размалеванных краснобаев меняли другие, но договориться никак не удавалось.

Наконец пришли семь главных тойонов во главе с Котлеяном и просили разрешения в последний раз переночевать у себя, чтобы на рассвете покинуть крепость. Подумав, Баранов с Лисянским разрешили сделать так. Но на рассвете никто из крепости не вышел, белые флаги были подняты только на кораблях и в укреплении. Лисянский приказал готовить плоты, на них крепить пушки. После полудня на переговоры явился брат Котлеяна тойон Сайгинах, привел еще несколько надежных аманатов и стал многословно говорить, что он за мир и за сдачу крепости, но некоторые сородичи все еще упорствуют и противятся. Тойон обещал убедить их сдаться и сказал свое самое последнее слово из всех сказанных им за пять дней переговоров:

— Если сородичи согласятся выйти, то вечером они три раза крикнут «ух!», а русские пусть три раза крикнут «ура!» Парламентеры пропели песню, поплясали и вернулись в крепость. Баранов ждал до утра. На рассвете возле крепости противника не было никакого движения, по стенам расхаживали вороны, черная стая кружила в небе, то, садясь, то, пугливо поднимаясь в воздух. Баранов послал толмача узнать, в чем дело. Вскоре тот вернулся и сказал: похоже, что в крепости никого нет.

Правитель послал туда надежных людей из русичей, а под их началом — креолов, кадьяков и алеутов. Тараканову наказал смотреть за Васильевым, не давать ему воли. Стрелок стал жесток в бою, на Покров при отступлении без надобности порубил многих колошей. Кадьяки и алеуты, вдохновленные предстоящим грабежом, не могли сидеть на месте и рвались вперед.

Изнутри крепостные стены выглядели еще грубей, чем снаружи: толщина их превышала всякий здравый смысл. Четырнадцать барабор жались друг к другу, разделяясь узкими проходами — Сколько трудов положено?! — озираясь, бормотал Сысой.

И Васильев вдруг почувствовал сострадание к ушедшему народу. Он хмурился, распалял былую ненависть и с недоумением не находил ее в себе.

— Крепость-то, зачем жечь? — обернулся к Тараканову. — Столь леса повалено. Разберем по бревнышкам, свою построим…

— Андреич приказал сжечь! — возразил Тимофей. — Говорит, возьмем отсюда хоть жердинку, колоши каждый день будут приходить, смотреть на нее и напоминать, что это принадлежало им.

Кадьяки перерыли жилье, притащили двух старух и шестилетнего мальчугана с хохлом на темени. Вскоре к передовщику пришли алеуты, сказали, что нашли пятерых зарезанных младенцев и кучу собак. Под стеной, со стороны леса, были оставлены неприбранными три десятка убитых воинов.

Байдарщики перерыли погреба, нашли большой припас юколы, сотню чугунных ядер и две чугунные пушки.

— Видно, кончился порох, вот и бросили крепость! — сказал Тимофей.

Васильев, блеснув ледышками глаз, скривился:

— До чего же подлый народ! Давали возможность уйти целыми… Так нет! — кивнул на умерщвленных детей.

— Не верили нам! — пожал плечами Тараканов. — Сами коварны, от нас ждали того же. Уходили тайно и тихо, боялись, что младенцы и собаки выдадут.

В здешних бараборах в тесноте размещалось до восьмисот человек, но и в них было чисто. Стены и жерди были покрыты резьбой, над каждыми нарами вырезаны знаки племен и родов.

— Жаль сжигать, — разглядывая жилье, вздохнул Тимофей, а надо!

Васильев, сердитый на свое размягчившееся сердце, бросил зло:

— Тебя послушать — будто в плену не был! Или в почетных аманатах тебя держали?

Пленные старухи и мальчишка сидели на корточках возле стены и с равнодушным видом ждали своей участи. Тараканов мимоходом взглянул на них: в его глазах мелькнула боль, но не было ненависти.

— Ты, Вася, не знаешь, как они нас ненавидят, — усмехнулся, — а я знаю!

Нет таких мучений, каким бы не предали белого человека, попавшего в плен.

На мне, всего лишь, вот такие, — Тимофей кивнул на мальчугана, — учились стрелять из лука. Слава Богу, глаза не выбили! — Тараканов распахнул ворот рубахи, показывая шрамленую грудь.