Замурованная царица. Иосиф в стране фараона

– Разве женщина может говорить что-либо хорошее о женщине? – отвечал он. – Скорее крокодил пощадит свою жертву, чем женщина – другую женщину, красоте которой она завидует.

Этот ответ, по-видимому, понравился Абане – это можно было прочесть у него в глазах. Он явно что-то замышлял.

Но ни Лаодики, ни Нитокрис уже не было видно: Рамзес и его двор скрылись за пилонами дворца.

XIX Смерть Лаодики

После похорон Нофруры прошло несколько дней. Над Фивами только что забрезжило утро. В саду при женском дворе фараона слышен чей-то говор.

– Посмотри, Неху, что я нашла.

– Что это? Меч? Да какой красивый!.. Где ты его нашла, Арза?

– Вон там – я поливала цветы лотоса, и вдруг что-то блеснуло в земле. Я нагибаюсь и вижу – что-то золотое. Я начинаю откапывать – и вытащила вот этот меч.

– Ах, Арза, милая! Да он в крови.

– И точно в крови – и кровь свежая! Великая Изида! Что ж это такое!

– Брось его, милая Арза! Забрось.

– Я боюсь…

Вдруг воздух огласился страшным, раздирающим душу криком какой-то женщины.

– О боги! Что это?

Арза, уронив на землю меч, и Неху (это были рабыни, поливавшие цветы в саду при женском доме Рамзеса) бросились по направлению крика, который исходил из помещения, занимаемого с недавнего времени Лаодикой. Это кричала старая Херсе, которая металась у входа помещения Лаодики и рвала на себе волосы.

– Ее убили! Ее зарезали! – кричала она. – О вечные боги!

– Кого зарезали?

– О! Мое сокровище! Мое дитя! Мою госпожу!

Херсе бросилась внутрь комнаты и, упав на пол, билась в судорогах.

На высоком позолоченном ложе, покрытом белыми тканями, лежала мертвая Лаодика: в широко раскрытых глазах ее выражался ужас – это был ужас смерти, так нагло постигшей ее. Под левым сосцом ее чернелась продольная рана, кровь из которой окрасила белый покров ложа и стояла запекшейся лужей на полу.

Вопли Херсе разбудили все население женского дома. Все бежали к тому месту, откуда неслись эти вопли. На лицах видны были растерянность, испуг. Все толпились у входа в помещение Лаодики, и никто, по-видимому, ничего не понимал. Да и как понять! Ничего подобного никогда не случалось в царских покоях. Убита невинная девушка, любимица царицы, гордость женского дома, дочь славного царя Трои. Кто убил? Какой изверг мог решиться на такое злодеяние, когда ни один мужчина, исключая детей фараона, не смел переступить порог этого святилища, состоящего под покровительством богини Сохет?

Вопли Херсе достигли и покоев царицы.

– Что это? – спросила Тиа свою постельную рабыню. – Что случилось?

Испуганная рабыня не смела сказать страшной истины.

– Что же? – повторила жена фараона. – Говори!

– О святейшество! Я боюсь поразить твои уши страшными словами, – отвечала рабыня.

– Говори же! Я повелеваю! Мои уши раскрыты для доброго и злого, – говорила Тиа, сама встревоженная.

– О госпожа! У нас в доме убийство.

– Убийство! Кто убит?

– Троянская царевна Лаодика.

– О боги! Кто ее убийца?

– Не знаю, госпожа, никто не знает, – говорила рабыня, поспешно одевая царицу.

Тиа торопливо вышла в сад, куда выходило помещение Лаодики. Ей попалась навстречу вся заплаканная Нитокрис.

– О мама! – вскричала юная царевна. – Вот меч, он весь в крови.

– Какой меч, дитя?

– Я нашла его в саду на земле – он весь в крови… Это кровь Лаодики… О мама, мама!

Тиа с содроганием взглянула на меч. Это было изделие изящной работы: тонкий, длинный клинок с золотою рукояткою, изображавшею какое-то неведомое божество – женщину с львиной головой, стоящую на колеснице, запряженной двумя конями.

– Это неегипетский меч, – сказала жена фараона, – в нашей земле нет таких.

Тиа взяла меч.

– Его надо сохранить, – сказала она, – меч укажет нам убийцу… О боги!

– Мама! Пойдем взглянем на нее, я одна боюсь, – говорила Нитокрис, вся обливаясь слезами.

У входа в помещение Лаодики толпились придворные женщины и рабыни, выражая сожаление об ужасной смерти юной троянской царевны и общее недоумение – кто мог быть убийцей такого прелестного невинного существа и притом в доме, охраняемом богинею Сохет.

Лаодика лежала на своем ложе как мраморное изваяние. Золотистые волосы ее, разметавшись, покрывали собой белую подушку из тонкого финикийского виссона. Около ее изголовья с глухим стоном причитала обезумевшая от горя Херсе, покачиваясь, словно автомат, из стороны в сторону.

– Я убила тебя, божество мое! Я достойна смерти, – хрипло причитала она, – я недоглядела, я заспала!

Завидев приближение Тиа, все расступились. Говор и шепот смолкли. Слышны были только причитания старой Херсе.

– Не на своей милой родине нашла смерть ты, мое божество… Далеко от праха Гектора будет покоиться твое чистое тело… Слезы родных не оросят твоего прекрасного лица… О всемогущие боги!

Весь запыхавшись, смущенный, растерянный, торопился к месту ужасного происшествия Бокакамон, управляющий женским домом Рамзеса: в его доме, в доме его ведения, совершилось это страшное, неслыханное дело.

– О святейшество! – поднял он руки к небу при виде жены фараона, своей повелительницы. – Какие немилосердные боги судили мне это несчастие!