Замурованная царица. Иосиф в стране фараона

– Женщина, женщина убила мою голубку чистую, – словно автоматически повторяла старая негритянка. – Она сидит в ее глазах, она смотрит оттуда…

– Что она говорит? – спросил Пентаур.

– У нее, кажется, помутился рассудок, – тихо отвечал Бокакамон. – Она убита горем: говорит, что лицо убийцы всегда отражается, как в зеркале, в глазах убитого. Старуха видит там убийцу.

Пентаур робко подошел к ложу Лаодики и нагнулся к ее неподвижному лицу.

– О боги! Я не могу видеть этих глаз! – с ужасом отшатнулся он от мертвой.

– Его святейшество идет! Фараон! Фараон! – послышался шепот среди женщин.

Все с боязнью расступились. Рабыни упали ниц. Это шел сам Рамзес.

XX Верховное судилище

В тот же день фараон приказал нарядить строжайшее следствие по делу о таинственном убийстве троянской царевны. Преступление казалось таким загадочным, что для раскрытия его призваны были высшие следственные и судебные власти столицы фараонов. Во главе их стоял хранитель царской казны Монтуемтауи. В помощь ему придали носителя опахала Каро, царского переводчика Пенренну, знаменоносца гарнизона Фив – Хора и нескольких советников фараона.

В именном повелении, данном следователям, выражено было: «Виновные и прикосновенные к неслыханному злодеянию в самом сердце моего дворца должны приять смерть от собственной руки своей; да обрушится их преступление на главу их» – и добавлялось в конце: «Я есмь охрана и защита всего навеки и есмь носитель царского символа справедливости пред лицом царя богов Амона-Ра и пред лицом князя вечности – Озириса».

В этот же день начались допросы. Следователи открыли заседание в палате суда, в самом дворце Рамзеса, перед изображением божеств высшего судилища – Горуса с головою кобчика и Анубиса с головою шакала, между которыми находились весы правосудия. Изображение князя вечности и судии вселенной, Озириса, помещалось на троне; в одной руке его был скипетр, а в другой – бич для злых и преступников; тут же на жертвеннике находился цветок лотоса, стерегомый чудовищами, символами владык Нила, – крокодилом и гиппопотамом…

Следователи и судьи помещались на возвышенных седалищах.

Первою вызвана была к допросу Херсе, которая неразлучно находилась с Лаодикою и спала всегда в преддверии помещения юной царевны. Убийца мог проникнуть к ложу Лаодики только через тело старой негритянки.

– Я убийца моего божества, солнца очей моих, – каялась Херсе перед следователями. – Пусть меня поразит своим бичом великий Озирис. Я не уберегла мое сокровище, я потушила свет очей моих – я заспала царевну, дочь богоравного Приама.

– Отвечай на вопросы, – остановил ее Монтуемтауи, поправляя на груди золотую цепь с изображением священного жука. – Ты сама готовила ложе царевне вчера на ночь? – спросил он.

– Сама, господин. Я никого не допускала к ее чистому ложу, – был ответ.

– А что делала царевна с вечера? С кем была?

– Под вечер, когда светоносный лик Горуса уже клонился к закату, а тени от пальм теряли свой конец за Нилом, ее ясность Лаодика ходила по саду с ее ясностью царевною Снат – да будет счастье и здоровье вовеки ей уделом – и рассказывала ей о своей родине, о священном Илионе, о том, как его осаждали данаи и атриды, о смерти брата своего Гектора, – говорила Херсе.

– А после того? – перебил ее Монтуемтауи.

– После того пришел его ясность, царевич Пентаур спрашивал ее ясность Лаодику о вожде данаев Агамемноне и о храбром Ахиллесе и о том, как брат ее ясности Лаодики Парис поразил насмерть в пятку Ахиллеса, – продолжала свое показание Херсе.

– А ты что делала в то время? – спросил главный следователь.

– Я заплетала венок из цветов, чтоб украсить им головку ее ясности.

– И царевна при тебе легла потом на ложе сна?

– Я ее уложила и повеяла над нею опахалом, пока она не заснула.

– А сама когда легла спать и где?

– Я легла у ее порога, утолив жажду из своего кувшина водою Нила, и тотчас же заснула как мертвая… О великий Озирис! – вплеснула вдруг руками старая негритянка. – Меня опоили водою сна! Я теперь все поняла: кто-нибудь влил в мой кувшин сонной воды… Это так, так! Оттого я и заснула как мертвая, чего со мною всю жизнь не было… О боги! Это верно, верно!.. Я всегда, бывало, так чутко сплю, что слышу, кажется, всякое дыхание ее ясности, каждое ее движение на ложе сна… О праведные боги!

Следователи молча переглянулись между собой.

– Так, ты думаешь, с умыслом кто-то усыпил тебя? – спросил Монтуемтауи.

– С умыслом – я теперь вижу: оттого и вода показалась мне на вкус какою-то странною.

– Кого же ты подозреваешь в этом?

– О! Это та, которую я видела в мертвых зрачках моей голубицы, ее ясности Лаодики.

– В мертвых зрачках царевны ее видела?

– Да, в зрачках, как в зеркале.

– И то была женщина?

– Женщина – красивая, с глазами василиска.

– И ты можешь назвать ее имя?

– Не могу… не знаю… Но я ее видела.

– Здесь, в женском доме?

– Должно быть, здесь. Больше негде.

Тогда Монтуемтауи предложил заседавшим с ним судьям: не предъявить ли пред лицо этой допрашиваемой всех женщин дома фараона? Все изъявили согласие.