Замуж не напасть

– Я тебя все равно не брошу, у тебя характер хороший! Так они шутят. Вернее, Евгения знает, что он не шутит, но предлагает ей это без особой надежды.

Как-то Евгения бредет по городу, как обычно, вся в своих думах. Октябрь уже сеет мелкий нудный дождь. Рановато для наших краев, думает она, это в средней полосе в октябре «роща отряхает последние листы», как сказал Пушкин, а на юге еще всюду багрянец с зеленью.

На шоссе машина отчаянно сигналит кому-то – мешает проехать, что ли? Это отмечает одиночная клеточка ее сознания.

– Женя! – налетает на нее какой-то мужчина. – Сигналю тебе, сигналю!

– Роберт! – узнает она мужа Серебристой Рыбки. – Ну у тебя и глаз наметанный! Я – в плаще, под зонтом, ты – за стеклами машины, а высмотрел!

– Эту золотую головку с карими глазами я всегда узнаю, – неловко шутит он.

– Так уж из машины и заметил мои карие глаза?

– Наверное, потому, что хотел тебя встретить, вот и высматривал везде… Я звонил тебе несколько раз, но никто не поднял трубку.

– Я теперь все больше у мамы, у родного сына вместо репетитора.

– Давай зайдем в кафе, посидим, – предлагает он. – Хочется поговорить с кем-нибудь, кто… хорошо знал Юлю.

– Я так мало ее знала!

– Но поняла, кажется, больше других… Зайдем, пожалуйста!

Она смотрит в его больные, измученные глаза и соглашается. Ей и самой сейчас не очень сладко, но, может, как считает математика, минус на минус и даст заветный плюс?!

Посидеть так посидеть! И хотя в первый момент встречи Евгения почувствовала раздражение – ведь перед ней был тот человек, из-за которого Серебристая Рыбка… Но чувство справедливости взяло верх: а ты-то сама! Даже очень строгий суд всегда выслушивает обе стороны…

В ресторане они проходят в кабинку, которая задергивается тяжелой шторой. Сделав заказ, Роберт просит официанта:

– Проследите, пожалуйста, чтобы нам никто не мешал! Она ждет, что он начнет издалека, может, и несколько легкомысленно, чтобы скрыть смущение, но он, не в силах удержать болезненную гримасу, перекосившую рот, глухо говорит:

– Женя, мне плохо! Если бы ты знала, как мне плохо! Он нервно вытаскивает из кармана платок и отворачивается, как бы сморкаясь.

– Ты любила когда-нибудь?

– Я и сейчас люблю.

– Тогда ты поймешь, что значит любить. Без надежды. Женщину, которая тебя ненавидит. Ложиться с ней в постель, обнимать и чувствовать, как от отвращения содрогается ее тело!..

– А если бы ты ее отпустил?

– Куда? К мертвецу? Она и так к нему ушла. А тогда… Ты бы на этого Леву посмотрела: небольшого роста, худой, глаза вечно испуганные, будто он нечаянно попал в чужой, враждебный мир по пути на другую звезду!.. Когда-то они занимались вместе во Дворце пионеров – кукол мастерили – и встретились случайно, в сквере, где Юля катала коляску с нашим вторым сыном.

Официант приносит шампанское, легкую закуску, и, чтобы не длить тягостную паузу, Евгения говорит:

– А я, знаешь ли, с сыном математикой занимаюсь и жутко злюсь: знания синусоидальные – то взлет, то посадка!

Роберт тоже посмеивается, но когда официант уходит, просит:

– Позволь досказать, мне это Очень важно! Представь, у нас была нормальная, дружная семья. Возможно, Юля меня и не любила, хотя тогда я так не думал, но в любом случае мы с ней были хорошими товарищами. И ее, и мои родители не отказывались заниматься нашими детьми. Юля училась заочно в институте, ходила на теннис, шейпинг… И вдруг как гром среди ясного неба!..

Он наливает обоим шампанского и залпом отхлебывает половину бокала.

– Левушка! Она и называла-то его только так – на Льва он не тянул, будто это имя ему в насмешку дали! Никчемный, не приспособленный к жизни человек! Она его за слабость полюбила…

Роберт усмехается, и лицо его принимает жесткое выражение.

– В общем, моя жена прониклась его бедами – он как раз без работы болтался – и попросила меня что-нибудь ему подыскать. Я поговорил со знакомыми ребятами на художественном комбинате, и они пристроили его напарником к одному мозаичнику – у этого Левушки оказался диплом художника-прикладника…

Я был в командировке, в Канаде, когда он пришел к нам с благодарностями. Получил первую зарплату и понял, что он в неоплатном долгу – таких денег он прежде и в руках не держал! Как на грех, в этот день старшего сына взяла к себе моя мать, а младшего – теща. Развязали руки для приема благодарности! Представь, она у него была первой женщиной, это в тридцать-то лет! Таким хрупким, беспомощным непременно надо, чтобы их подобрали, пригрели…

Он умолкает, но если и не скажет больше ни слова, Евгения отчетливо представляет себе, что было дальше. Похоже, воспоминания даются Роберту нелегко – на лбу его блестят капельки пота, а руки нервно подрагивают.

– Не надо, не говори больше ничего. – Она касается его руки, но он будто не слышит.