Замуж за барристера

Поскольку беседа опять вернулась к восхищению заслугами Энтони Рида, Элизабет испросила позволения прогуляться. Озабоченная ее бледностью Черити тут же предложила составить падчерице компанию, но Элизабет совсем не хотела отрывать ее от отца, а кроме того, чувствовала потребность остаться в одиночестве. Из-за небольших размеров коттеджа им с Эмили пришлось делить одну спальню на двоих, и Элизабет не имела возможности выплакаться, лишь судорожно давя подступающие по ночам слезы и обещая себе найти силы, чтобы навсегда освободиться от мистера Рида.

Но каждое ее обещание так и оставалось невыполненным. Воспоминания об Энтони Риде преследовали ее повсюду. Вот небо затянули темные тучи — и услужливая память тут же нарисовала черный сюртук, жаркий костер и первое прикосновение губ мистера Рида к ее руке. Вот на дороге попался засохший кустарник — и перед мысленным взором уже возникла послушная Тайна, прозрачный ручеек, а в ушах зазвучали итальянские фразы, сказанные глубоким бархатным голосом. Следы подков на размокшей после дождя тропинке — и этот первый вызов, и отзывчивость Энтони, и их скачки на Квантокских просторах, и совершенно новое выражение его лица — открытое, восторженное, избавившееся от былой обреченности и влюбившее в себя Элизабет уже без всяких оговорок.

Они были вместе меньше месяц, но оказалось, что этого достаточно, чтобы изменилась жизнь. И ни две, ни три недели разлуки не могли вернуть ее в привычное русло. Не могли избавить от нежеланных воспоминаний и сжигающей боли, которая с каждым днем становилась все сильнее.

Иногда Элизабет казалось, что она сходит с ума. Когда день за днем невольно искала в сплошь чужих лицах отдыхающих знакомые черты и голубые глаза. Джентльмены в черном вынуждали ее вздрагивать и подаваться им навстречу, а потом долго успокаивать забившееся в предчувствии сердце и вытравливать из него совершенно неуместное разочарование. Случайная итальянская речь рождала в душе нелепую надежду на то, что вопреки ее жестоким словам о навязчивости мистер Рид решил приехать к ним в гости и теперь расспрашивал отдыхающих, как найти указанный на листке бумаги адрес.

Элизабет не думала, что будет так сложно. Из жизни, казалось, исчезла вся радость, оставив в ней что-то серое, хлюпающее, безысходное. Она ко всему потеряла интерес. Разве могла Элизабет представить, что путешествие всей семьей в «английскую ривьеру» вместо ежесекундного восхищения все новыми открытиями вызовет у нее лишь раздражение и невыносимую тоску по Кроукомбу? Все казалось неправильным. Слишком холодная вода, пробирающая ознобом все тело даже от простого соприкосновения. Слишком жаркое солнце, не позволяющее отправиться на хоть сколько-нибудь долгую прогулку. Слишком большое количество людей в любом месте города, не дающее возможности и минуту побыть наедине с собой. Элизабет понимала, что в другой раз подобные вещи казались бы ей лишь забавными мелочами, придающими особый колорит этому морскому курорту, но нынче у нее не было сил искать в любой неприятности положительную сторону, а потому она просто старалась не замечать их и считала дни, оставшиеся до отъезда.

Теперь их было только два. Уже завтра они начнут собирать вещи, папа купит билеты на поезд до Тонтона, Черити распорядится насчет провизии в дорогу, Эмили с Ребеккой прошалят до самого заката на пляже, а Элизабет, быть может, прочитает хоть одну книгу из местной библиотеки, ибо за две с лишним недели дальше пятьдесят первой страницы она так и не зашла. Строчки расплывались, мысли уносились, и Элизабет ловила себя на том, что не помнит ни героев, ни событий, и вынуждена лишь неопределенно пожимать плечами, когда Ребекка спрашивала у нее совета в выборе книги.

Она вышла за ограду коттеджа и направилась в противоположную сторону от своего обычного маршрута. Не к набережной, а от нее, к подножию холма, а потом — по едва заметной крутой тропинке — на новую возвышенность. Здесь не было жилья, лишь невысокие раскидистые деревья, ближе к вершине окаймлявшие дорожку и в вольном беспорядке растущие на склонах. Под одним из них, оперевшись спиной на ствол, и притулилась Элизабет. Ей хотелось просто отдышаться, однако совершенно изумительный вид на лазурного цвета бухту, доверчиво играющуюся солнечными бликами под защитой двух высоких темно-зеленых берегов заворожил, заставив отложить печали. Кое-где под сенью вековых крон ютились очаровательные белые домики, и Элизабет с удивлением отметила, что впервые с начала пребывания в Торквее оказалась способна не только увидеть что-либо помимо своего несчастья, но и ощутить давно забытое вдохновение от созерцания подобной свежей и уютной красоты.