Знаешь, я такой неуклюжий, свалил со стремянки ведерко с краской, говорил я, к примеру, если накануне ты что-нибудь красил. Всю твою работу испортил, так что, хочешь не хочешь, пришлось перекрашивать, добавлял я. Однако иной раз ты догадывался, что я вру, и тогда я очень тебя жалел. Ты был гордый мальчуган и делал вид, будто ничего не случилось, но я прекрасно видел, что ты огорчен, и старался, конечно, исправить положение, обращаясь с тобой как с равным, как с напарником. Как по-твоему? — иной раз спрашивал я. Покрасим раму в один слой или в два? В один, наверно. Н-да, говорил я врастяжку, давая тебе время переменить решение. Нет, наверно, все-таки в два, говорил ты. Знаешь, пожалуй, я согласен. По-моему, в два слоя правда лучше! — говорил я.
Больше ничего не требовалось — к тебе возвращалось хорошее настроение. Ах, Давид, когда я работал, а ты был рядом, когда я стоял на стремянке и слышал, как ты тихонько напеваешь и твое мурлыканье смешивается с жужжанием насекомых на клумбе и негромким далеким гулом газонокосилки, когда я видел, как ты стоишь в перепачканных джинсовых шортах и бейсболке с надписью «Лаки и краски» и, чересчур глубоко обмакнув кисть в ведро с морилкой, мажешь тут и там, а морилка капает на покачивающиеся внизу цветы, я радовался, а особенно радовалась мама.