Замыкающий

– Аришка! – Василий сграбастал ее мужицки цепко, больно, закружил, сжав так, что хрустнули слабые девичьи косточки, даже попытался подбросить, ровно пацанку.

На мгновенье ее прижало к его груди, и она почуяла мужицкий стоялый пот, запах табака и продымленной гимнастерки. А потом она взлетела к небу, раскинув руки, как птица. И загремело над Байкалом, сверкануло грозно, раскидисто, ветер едва не сбил их с ног. Он поставил девушку наземь, она поправила платок на голове и, не поднимая глаз, тихо сказала:

– С возвращением, Василий Платонович, – и, пунцовая от стыда, села на подводу.

– А я бы не узнал, – признался он, садясь впереди, забрал из ее рук вожжи и хлестанул коня. – А ты ничего, ладненькая. – Он на ходу и на ветру поцеловал ее в щеку.

Она бегом бежала к своему двору и, влетев в дом, сразу глянула в зеркальце, вмазанное в печь. На нее глянуло румяное девичье личико с цветущими незабудками округлых глаз.

– Ты что? – испуганно спросила ее Большая Арина.

– Чего?!

– Полыхашь-то! Как опосля бани.

– Жарко.

– Кого жарко-то. Дождина льет. Дай лоб пощупаю. Да ты вся горишь.

– Бежала… дак…

– От кого бежала-то?!

Ариша не ответила. Ее била дрожь.

Бабка уложила внучку на постель, напоила настоем сушеной малины и, набив в носки с собачьим пухом сухой горчицы, надела их на ноги. Пригревшись, Ариша уснула, но и сквозь девичьи туманные сны пробивалась острая память о руках и соленом, мужицком теле Василия.

Утром чуть свет она уехала в Глубокую, ничего не сказав бабке о встрече с Громыко. И это была первая ее тайна от бабушки. На горе при выезде из Култука она остановилась и встала на тот пятачок земли, на котором Василий обнял ее при встрече. Стыдом, жаром, сладостью обдало ее. Аришка выросла ни дурнушкой, ни красавицей. Юность расцвела ровно, незатейливо, по-северному неброско. Коса ее была небогата, но светла, кожа свежая, глаза ясные. Одевалась, как все. Но и в ее простоте сквозило очарование юности, чистоты, лада, которое забирает покрепче, чем яркая, бьющая в глаза красота.

А Василий загулял по Култуку. Высокий, осанистый, с широкой улыбкой, играющей под брацковатыми скулами, с темными с прозеленью глазами, он ступал по земле твердо, виден был издалека и пошел нарасхват. Вначале с Галькой из Тиганчики, бабой разгульной, как брага. Потом его перехватила Таиска-сирота, такая же крученая, лихая вдовушка. Бездетная и безбытная. Потом… и пошло.

– Чего еще надо мужику? Ноне баба его и накормит и напоит… Лишь бы рядом полежал, – судила его, приходя к Большой Арише, Шишиха.

– Расповадилися, – поддерживала бабка Арина, – стыд-то на войне порастеряли.

– А бабы-то где его потеряли?!

Белый свет плыл пред глазами у Аришки. Она уходила в стайку и, уткнувшись в теплую шею черной Ночки, ревела. Свою тайну она и Валентинке не поведала. Стыдно! Мужик ведь – не парень. У Валентинки уже росла дочка, и сама она в замужестве остепенилась, захозяйничала. Они отделились с Ванюшкою и жили своим домом у Земляничного разъезда. И Аришка забегала к подруге, нянчилась с ее дочкою и слушала, как на той неделе Галина с Тиганчика подралась из-за Васьки с Анькой Прилуцкою, красивой, отчаянной разведенкою. Все его бабы были отчаянные, броские.

– Когда он остановится только. Подумай только! – верещала Валентинка.

– А я о нем и не думаю, – выпалила Аришка и стала пунцовой.

Он вдруг стал сниться ей по ночам. Худой был во сне, весь белый, связанный. Как-то, набравшись духа, под нарочитым смешком, рассказала сон бабке.

– Да и что? – ответила Большая Арина. – Грехи-то умучили бедного. Невелика сладость мудохаться. Тридцать скоро, ни кола ни двора. А ты тоже!

– А я че?!

– Туда же. – Бабка зорко глянула на внучку и поджала съеденные белесые губы.

Зимою пятидесятого послали две подводы на Быструю, закупать кожу. Было морозно, бело, лед звенел под полозьями. Байкал сверкал под белым солнцем. Василий правил другой подводою, и Ариша, лежа под шкурами, каждую минуточку помнила о нем. Село объезжали рядами. Василий сам заскакивал в дома и становился все веселее. У него половина Быстрой в родне. Глядя на него, и Аришка не мерзла. Одну подводу загрузили горою, с подругой вместе возвращались домой. Василий сел рядом с Аришкою и вдруг притих, замолчал. И она молчала. Оба заиндевели от мороза. Аришка все дышала в варежку и смотрела на лес.

– Надо было взять тебя разом, как встретил, – сказал он вдруг.

У Аришки сердце захватило.

– Аль пойдешь?! – спросил он.

Арина опустила голову.

– Не молчи. Я ведь не шуткую. Помотался, хватит… Люба́ ты мне…

Большая Арина взъярилась, что медведица:

– Вот помру скоро уж, свезешь меня туда, тогда хоть за Карлу-немца иди. Хоть за Тереху-дурака. А за Ваську не пойдешь. Пока я жива, я за тебя отвечаю. Сраму не глотала?! Нахлебаешься! Ты глянь, на ем места живого нет. Искрутился весь! Ни одного грязного подола не пропустил. Кровью с им умоешься. Мало сирота слезами мылася! Хорони или иди за Сашка Трушкова. Глаз, вон, с тебя не сводит.

– Бабинька!