Замыкающий

– Это что ж, голяком, ни детей, ни стариков не стесняясь?! И че бы было? Тьфу. – Он сплюнул, вспомнив, как говорят о ней в поселке, что она голая на виду обливается водою. «Такие и при детях мудохаются», – подумал он. – Эх, Пашка, Пашка!»

– Стыд баба потеряла. Вот че! Раньше бабы стыд имели… И страна была другая!

– А по телеку они че творят, – ответила ему Галина.

– Там людей нету. Там черти одни, – урезонил ее Гаврилыч. – Ты не на телек, а на жисть смотри.

О Павле оба они молчали. Как заговоренные. Ровно сглазить боялись. «И то, – думал Гаврилыч, – скажи ненароком: бес услышит. Сдаст бес Пашку! Судье этому лысому сдаст. А там уж конец!»

Женщина, надевая халат, с досадою глянула в черное от копоти и грязи оконце.

– Страшно тут у вас. Тайга кругом одна… От Байкала одни туманы… Мрачно всегда. И поговорить даже не с кем…

– Чужак не поймет, – согласился он. – Чужие здеся не задерживаются. Они, как волна байкальская, нашли и отхлынули…

– Как вы тут живете?!

– Слава богу, прожили, – спокойно ответил Гаврилыч, прислушиваясь к Котиному дыханию.

Он собрал с полу ее мокрые вещи и развешал их по каменке, которую как-то осенью сотворили бабы, не в силах обходиться без бани. Женщина села на чурбачок к печке, грела свои красивые неизработанные руки.

– Плохо мне здесь, – жалко улыбнулась она.

– Домой надо, – согласился он. – Дома и стены помогают.

Слезы стояли в глазах женщины.

«Живут, как в игрушки играются до старости», – думал он, глядя на нее. Он много хотел сказать ей. Но все, что приходило на ум, было сердитым, неласковым, а женщина хотела понимания и жалости. Он не понимал, почему люди бросают свои дома, бегут в города за легким броским рублем, кучерявой наглядною жизнью. Здесь еще в советские годы они набегали, как татары, сезонно растекались по тайге, сдирая живую кровящую зеленью плоть ее, губя плантации папоротников, орешники, ягодники, взрывая воду и загаживая берега Байкала. И все они мечутся, все чего-то ищут, ждут, хапают. Но не живут… а он любил размеренную, устоявшуюся жизнь, порядливую, своим чередом текущую здесь, как речки в Байкал издревле. Жизнь со своими незримыми, но крепкими законами, за которую он воевал в молодости, и протопал сюда пешечком, возвращаясь из сытых, спесивых стран, через семь границ… «Народ в пыль иссох, – подумал он. – Была почва, стала пылью».

– Эх вы, бабы, – вздохнул он, – потеряли вы чего-то бабье… А если баба не устоит, то и земля крякнет.

И все же эта баба была уже связана с внуком его. Потому беречь ее надо.

– Я из дому-то Павлу больше помогу, – прошептала вдруг Галина.

– Чем ты ему поможешь?

– Найду. Дома и стены помогают!

– Давай-ка, будет мудрить… Буди ребятишек. А то меня дома хватятся. Шум опять пойдет…

Гаврилыч кинулся к нарам. Он тряс Котю и ребят, но те были недвижимы.

– Беда, – хрипло выдавил Гаврилыч, – беда, баба. Давай-ка, одевайся… Беги в поселок… Народ подымай… Звони, куда надо.

– Счас, я счас, – побледнев, выдавила Галина.

Гаврилыч ткнулся в угол, где у него всегда стояли котелки для воды и загремел ими.

– Вы кого? Вы кого тут делаете? – услыхал он над головою знакомый рев, обернулся, увидал ввалившуюся в избушку Вассу и полуголую переодевающуюся Галину.

Рев свояченицы был такой силы, что зашевелились ребятишки на нарах. Гаврилыч вновь кинулся к ним и затряс Котю. Васса буром шла на Галину и ту, как корова языком слизала. Как была, полуголою, выскочила под дождь из избушки.

– Голодной куме одно на уме! – зло прикрикнул на нее Гаврилыч. – Детей надо! Дитев… – Он не нашел слов, чтобы в запале объяснить свояченице, что случилось, и вдруг ясно осознал, что случилось непоправимое.

Сел на чурбачок и сдавленно заплакал. Васса, увидав его таким, сбавила тон, наконец разобрала глазами нары и ребятишек, подошла к ним.

– Ой, Кешка, а ведь они уже холодные, – зловеще сообщила она.

– Говорю, бежать надо… до дому… Сообщать. Зови бабу… Че ты ее под дождь выгнала… голую?

– Пусть сдохнет, – беспощадно установила Васса. – Видал, как костями клацает… Дура! Пущай клещей еще посбирает… под березою.

Пока разобрали детей, выволокли и понесли под дождем полумертвого Котю, только тогда полуголая Галина решилась войти в избушку. А уж потом, обежав всех стороною по просеке, прибежала в село. Пока вызывали МЧС и «скорую», и пока они добрались до зимовьюшки, Таиска, средняя, похолодела. Остальных, включая Котю, увезли в Иркутск, в больницу, и там отхаживали.