Замыкающий

– Раненько вы нынче, – смешком встретил его Данилыч и, чтобы не подать руки, занялся кисетом. Он не любил приезжих. Герка потер руку о синие свои спортивные штаны с полоской и привычно пососал зуб. Белесые глазки его выразили полное равнодушие.

– Матрена Степановна, – задорно крикнул Гридень, – наше вам с кисточкой!

Мотя хлопнула дверью.

– Не желаете встретить?

– Я вас встречу, – погрозила в форточку хозяйка. – Повыдергиваю все ваши кисточки.

– Вот это да! – удивился Герка. – Не на ту кочергу встала, что ли? – Он мелко и тонко засмеялся своей шутке. Несмотря на мясистую плоть, голос у Герки бабий с визготочком, словно звук едва продирается изнутри.

– А ты не подходи к крыльцу, змей мордастый. Я вас больше не пущу к себе. В прошлом годе звезду с бензопилы сняли. А? Помощнички! Мы, Мотюшка, приедем, дров наколем, шланг в баню привезем, мясо добудем… – Раззявила Мотюшка рот. – Дождалася. Кинулась в кладовку, нет звезды, и части, какие были запасные на полке, тоже «улыбнулись». Не пущу!

Гридень, который и прибрал к рукам части со звездой, свистанул в небо, но промолчал. Заодно в последний приезд он пересыпал в полиэтиленовый свой мешок и засахаренную Симину бруснику. Как раз ведерко она берегла к Новому году, чтобы побойчей и подороже продать ягоду в городе. Но Сима, обнаружив пропажу, объявить о ней постеснялась: на кого согрешишь-то? Стыд такой!

Мотя про бруснику ничего не сказала, Гридень осмелел, открыл рот встрять в перебранку, но увидел на крыльце Ромку. Мотино чадушко появилось на крыльце в полной своей красе: румяный, кудлатый, перышко в непрочесанном затылке, оранжевая рубаха, кремовые шорты, белозубая улыбка на лице.

– Здорово, паррни, – картаво пророкотал он и вспорхнул с крыльца.

– О, – Герка удивленно разинул рот, – кореш явился…

– Насыпем, что ли, в горбовики, – не растерялся Гридень и подмигнул Ромке, гостеприимно раскрывшему свои объятия.

– «Пар-р-ни, пар-р-ни, это в наших силах…»

– «Мы за мир, за дружбу…» – Гридень шпарил нарочито грубым, с хрипотцой голосом. – Нашелся один сознательный… Понял… оценил… нас, простых, добрых тружеников, передовиков, так сказать, производства! Матрена Степановна, вот вы отсталая женщина, темная, непросвещенная, так сказать, передовыми идеями, потчуете нас матами. А мы привезли вам горячий, точнее, пламенный привет. – Тут Гридень сделал паузу, хитрое лицо его плутовато замерло, он шарил рукой сзади под курткой, и торжественно извлек на свет бутылку водки. – Привет с гигантского нефтеперерабатывающего комбината… «Не кочегары мы, не плотники, да, а хи-хи-хи, хи-хи-мики, да!»

Ромка не скрывал своего восхищения. Он почтительно изогнулся, плечи обвисли, рот он не закрывал. Третий парень молчал, с любопытством всех оглядывал.

Данилыч заметил его и удивился:

– Новый дружок у вас, что ль?

– Это-то! Студентик. Прицепился: возьмите да возьмите. От мамки бежит, – объяснил Герка. – Ты возьми его с собой, Данилыч!

– Да-да, – подтвердил Гридень, – этот еще не подлежит растлению.

– Какому растлению? – спросил Данилыч.

– Ну дак че! Чай будем пить, разговоры водить всякие. Откроем сезон ягодный. Сам понимаешь – не обмоешь, она и ягодка горчить будет.

Студент, молодой совсем, смуглявый, с темным ежиком коротких жестких волос, заметно покраснел, почувствовал это и от досады на себя отвернулся.

– Горбовик-то большой? – спросил Данилыч.

– Трехведерный.

– Дак маловат будет.

Гридень расхохотался, заблеял Герка, а Роман похлопал по горбовику студента.

– Хозяйственный мужичок!

– Я с ночевкой, – предупредил Данилыч, – у него хоть есть чем прикрыться?

– Ну как же, мать его три дня в дорогу собирала. Насилу отодрали от ее груди, – спокойно пояснил Гридень.

Ромка загоготал.

– А закусить?..

– Да есть, есть, – досадливо ответил Студент и, чтобы прекратить насмешки, подался к калитке.

– Эй, студент, вернись. Огородом выйдем. Ну, бывайте. Не спалите тут ничего. А то вернусь, всех постреляю, – серьезно постращал Данилыч.

– Обижаешь, начальник…

– Ох ти, ох ти, стрелок, – покачала головой Сима и, вдохнув, пошла в дом.

Лиска, примчавшаяся с огороду, неожиданно присела на задние лапы и залаяла.

– Ниче себе, боров! Ты гляди, как вымахала.

– Костистая, – оценил Герка.

Лиска зарычала, грива у нее вздыбилась.

– Лиска, Лиска, – обрадованно прыгнул Колянька. Он искал ее дотоле в кустах. Собака, наскучавшись, бегала проведовать заветные свои угодья. Она, вообще мирная, ласковая, вдруг начала огрызаться на приезжих. И Колянька не знал, к кому кинуться: то ли к другу – и ведь тоже соскучился по Лиске, – то ли к гостям, которые могли обидеться на Лискин лай.

– Бывайте, – коротко откланялся Данилыч и пошел вниз по тропе.