Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 1

Но как бы не радовался назначению Майнстрем, его ликование и на сотую долю не ровнялось восторгу кузена Хемиша. Извести о том, что Майнстрем останется в Лупхоллене и даже не приблизится к новой кузне, буквально привело его в восторг. Руководствовался он, конечно же, исключительно благими побуждениями (неизвестно, правда, о чём Хемиш беспокоился больше, о судьбе кузена или о сохранности новой кузницы, предшественницу которой спалил будущий магистр), однако с этого дня начался отсчёт новым злоключениям Майнстрема.

Но, справедливости ради, скажем, что несчастия магистра проистекали в основном из его собственной несдержанности и пылкости. Так, принимая почётную должность из рук самой принцессы Флоримель, Майнстрем не упустил-таки случая уязвить самолюбивую напыщенность некоторых видных магистров университета, откуда, как мы уже говорили ранее, был изгнан за свои вероломные взгляды.

И вот, когда в парадной зале дворца её Высочество вручала Майнстрему Щековских почётный титул магистра изящной словесности, он не придумал ничего лучше, чем сказать, что надеется найти в лице принцессы Флоримель не только покровительницу наук, но и соратницу в борьбе барышень за право получать образование наравне с молодыми людьми.

Нечего и говорить о том, что магистры и в первую очередь Верховный магистр Триангулюр Эксесс, сжимая кулаки в беззвучном негодовании, вынуждены были согласиться. И тогда Майнстрем совершил роковую ошибку. Не умея остановиться во время, он вызвался стать первым магистром, кто примет на свой курс благородных девиц. Это была фатальная ошибка, расплачиваться за которую магистру предстояло дважды в неделю, по средам и пятницам.

Сегодня как раз была среда…

* * *

– Приветствую вас! – пробормотал, едва отдышавшись, Майнстрем.

Ответа не последовало, вместо этого первые ряды начали спешно прятать в многочисленных складках юбок зеркала, гребешки и флакончики самых разных форм и размеров, о назначении которых однозначно свидетельствовало удушливое облако разнообразных ароматов, повисшее в аудитории. Последние же ряды не отреагировали на появление магистра вовсе и продолжали беседовать, изредка обмахиваясь веерами всевозможных цветов и фасонов.

– Здравствуйте! – произнёс магистр несколько громче, и теперь смог наблюдать, как в движение пришли средние ряды.

– Итак, мы начинаем! – Майнстрем уже привык к тому, что последние ряды включались в работу только к середине (а то и к концу) его выступления (если, конечно вообще удостаивали магистра такой милости!).

– Сегодня мы с вами будем говорить о таком искусстве словесности, как риторика. Осмелюсь предположить, уважаемые, что само это слово мало что скажет вам, – Майнстрем окинул пёструю аудиторию взглядом и тут же внутренне содрогнулся…

– Ну почему же, магистр? – заулыбался пухлый розовощёкий юноша на первом ряду. – Риторика – это одна из древнейших наук, известных просвещённому обществу. Я где-то читал, что ещё древние мужи…

– Достаточно, Пенсбери, – прервал молодого человека магистр.

– Меня зовут Менсбери… Тюхтий Менсбери… – понурился студент.

Конечно, Майнстрем прекрасно помнил это имя. Впервые он услышал его ещё на собеседовании. В тот день, когда от череды пёстрых нарядов, вееров, шляпок с перьями, такими длинными, что они то и дело норовили пощекотать магистра по носу, а также калейдоскопа улыбок, жеманных поз и кокетливых взглядов, это имя прозвучало для Майнстрема подобно далёкому раскату приближающейся грозы, обещающей свежесть и прохладу. Однако магистр, по всей видимости, запамятовал, что с грозой приходит и молния, и ливень, и ещё масса всяческих неудобств…

До сих пор магистр Щековских не был уверен, что не совершил в тот раз очередной фатальной ошибки, приняв на свой курс этого выскочку. Менсбери постоянно заваливал несчастного преподавателя вопросами, ответить на которые тот нередко и сам затруднялся. А уж как внимательно он слушал! Так внимательно, что ни одна оговорка, ни одна неточность не могла остаться незамеченной. Это было сущее наказание. Всякий раз, поднимаясь на кафедру и видя неизменного Мейнсбери в первых рядах, магистр испытывал чувство, схожее вероятно с переживаниями висельника, поднимающегося на эшафот. Но, несмотря на всё это, присутствие молодого человека вселяло в Майнстрема некоторую уверенность, поскольку избавляло от неловкости, неизбежно возникавшей, когда магистр изящной словесности появлялся на собственных лекциях, в аудитории, полной барышень.

– Итак, – Майнстрем развернул записки. – Среди всех многочисленных правил риторики, которые сформулированы на сегодняшний день её теоретиками и практиками, можно выделить три, которые, на мой взгляд, представляются наиболее существенными: тезис, или лозунг, изящество и план.

Выходя на высокую трибуну, оратор должен полностью осознавать разницу между тем, что понимается в риторике под «тезисом» и «лозунгом»…

На этом, к ужасу лектора, первая часть записок обрывалась, а внизу страницы красовались какие-то каракули, отдалённо напоминающие женский профиль.