Занавес, господа!

— Вы не задали еще один вопрос, — сказала она и усмехнулась. — Были ли у меня претензии к Вере Аркадьевне? — Она выдержала паузу, я тоже выдержал. — Но я вам все равно отвечу. Пьесу для спектакля, который хотел ставить Кузменский и в котором ради Елены Витальевны отказалась играть Вера Аркадьевна, написала я. Это был мой дебют драматурга. Начать с постановки у Кузменского — это почти то же самое, что для вас, положим, получить рекомендацию от Шерлока Холмса. Но я уже вам сказала, что думаю по поводу письма. Оно бессмысленно. И связывать его с убийством Глеба тоже считаю бессмысленным.

Я покинул Валерию с ощущением, будто посидел в прохладной воде, но вот снова вышел на жару, и капли информации испарились, как капли воды на солнце. Я услышал многое, но ничего такого, что было бы принципиально важным. Любитель светской хроники наверняка бы удовлетворился некоторыми тайнами ближайшего круга известной актрисы, однако мне предлагали удовлетвориться только одним: почти каждый из теплой компании теоретически мог быть заинтересован в крушении трона Кавешниковой, но практически это не нужно было никому. Да, Валерии пришлось снизойти до откровенности, по крайней мере, будем пока считать, что это именно откровенность. При этом я никак не мог до конца уяснить: действительно ли ее напугала перспектива громких милицейских разбирательств или ей самой зачем-то понадобился такой разговор? Но тогда — зачем?

Я посмотрел в сторону сквера и дальше — туда, где сквозь деревья проглядывал дом Кавешниковых. Старый тихий дом, где убивают близкого друга и даже почти родственника. Какое-то мгновение я постоял в раздумье, а затем понял, что я — осел, и помчался через сквер. Конечно, секунды ничего не решали. То, что я намеревался сделать сейчас, нужно было делать вчера — когда из газетного клочка мы с Варварой узнали про историю в ночном баре. Но, видать, машина Кавешниковых основательно проехала по нашим головам, и теперь оставалось лишь надеяться, что это не смертельно.

Дверь открыла Вера Аркадьевна. Вот уж истинная дама! Ни тебе мятого халата, ни застиранной футболки, в которых ходит дома большинство женщин. Ситцевое платье в мелкий розовый цветочек вполне годилось для прогулки по жаркой улице и явно молодило. Серебристые волосы, которые опять же нисколько не старили, были уложены в высокую прическу, и ни одна прядка не лежала в беспорядке.

— Прошу прощения за неожиданное вторжение. К сожалению, не имел возможности предварительно позвонить. — Пожалуй, я начал излишне церемонно, но Вере Аркадьевне это понравилось.

— Ничего страшного, рада вас видеть, — разулыбалась она и провела меня в гостиную, указав рукой на кресло. — Хотите кофе, чая или, может, холодного сока?

— Если не затруднит, я бы предпочел сок.

— Разумеется, не затруднит.

Вера Аркадьевна исчезла и через несколько минут внесла в комнату небольшой расписной поднос с двумя хрустальными бокалами, наполненными моим любимым апельсиновым соком. Она поставила поднос на журнальный столик и, в отличие от Валерии, не переместилась в дальний угол, а села в соседнее кресло.

— Я к вашим услугам, Игорь, — произнесла она наилюбезнейшим тоном.

Истинная актриса, чутко улавливает партнера — оценил я и перешел на деловой тон.

— Вера Аркадьевна, вам знакома газета "Досуг"?

— Сережа ее иногда покупает. Она дешевая, в ней удобная программа телепередач и временами попадается интересная информация. Хотя я редко читаю газеты. Я предпочитаю книги, а новости — по телевизору. — Вера Аркадьевна тоже перешла на деловой тон, и я еще раз отметил: да, партнера она чувствует хорошо.

— А последний номер "Досуга" вы покупали?

— Одну минуточку. — Она подошла к тумбочке, на которой стоял телевизор, и вытащила разворот газетного листа из четырех страниц с программой телепередач. — Да, это из "Досуга". — И, наконец, позволила себе осторожно спросить: — Это что-то означает?

— Не знаю, — столь же осторожно уклонился я от ответа. — А где остальные страницы?

— Остальные?.. — По лицу Веры Аркадьевны пробежала легкая волна удивления, но ни испуга, ни даже растерянности на нем не отразилось. Я прикинул, что здесь вряд ли есть хоть какое-то проявление артистического таланта: Кавешниковы явно не видели фотографии, компрометирующей жениха их дочери. — Если хотите, я поищу, хотя, право же, я не уверена…

— Пожалуйста, буду очень признателен.

Минут пятнадцать я сидел в комнате один, размышляя не о злополучной газете, не о Кавешниковых и даже не о Потоцком. Я думал о Валерии. Причем, только об одном моменте, связанном с ней, — о том, как в этой квартире обнимал совершенно незнакомую, красивую, холодную женщину, а она не противилась. Мне приятно было бы приписать это собственной мужской привлекательности, но я не мог тешить себя иллюзиями: такая женщина никогда не позволит себе кинуться в объятия первого встречного. И даже не потому, что не захочет, а из принципа. Но Валерия, считай, что кинулась. Ну, не совсем кинулась, а, если так можно выразиться, позволила, что для такой, как она, почти одно и то же. Почему?