Занавес приподнят

Он машинально шагал чуть позади гросс-адмирала, забыв, куда и зачем они идут, и не заметил, как вошел в огромный кабинет. Первое, что бросилось ему в глаза, были свисавшие шпалерами красочные гобелены, заполнявшие простенки между полукруглыми пилястрами из светлого мрамора. Не сразу Приен понял, что вышедший из-за расположенного далеко впереди большущего письменного стола и засеменивший к ним навстречу человек и есть фюрер. До этой минуты он видел его только на портретах и на экранах кино. Лейтенанта охватило волнение, какого он не испытывал, даже стоя у перископа и определяя курсовой угол перед тем, как скомандовать «Файер!». «Во сне или наяву? — растерянно вопрошал он себя. — Ведь это сам рейхсканцлер германского государства! Сам фюрер немецкого народа!..»

Впоследствии Приен не мог вспомнить, произнес ли он приветствие и как? Вскинул ли руку? Улыбающийся и что-то без умолку говоривший Адольф Гитлер подошел к нему вплотную, удостоил рукопожатия и долго не отпускал его руку. Ощутив холодок и влажность ладони, Приен еще больше смутился, подумал, что это его рука вспотела от волнения. Инстинктивно он на мгновение сжал кисть левой руки в кулак, убедился, что она совершенно сухая, несколько успокоился, и только тогда до его сознания дошел немудреный смысл фразы, произнося которую Гитлер взял его за локоть и повел к креслу.

— Никаких формальностей, господин лейтенант! — улыбаясь, говорил Гитлер. — Вы наш гость! И пожалуйста, чувствуйте себя как в кругу задушевных друзей…

Гитлер держал себя на редкость просто, будто вновь превратился в заурядного ефрейтора, и балагурил, как в былые времена с кайзеровской солдатней. Фюрер был мастером перевоплощения! Еще совсем недавно, выступая на заседании рейхстага в громадном зале оперы «Кроль», он бил себя кулаком в грудь и хриплым, сорванным от бесчисленных крикливо-надрывных речей голосом заверял национал-социалистов: «Я вновь надел сегодня эту военную форму, которая для меня является самой дорогой и самой священной. И я клянусь, что не сниму ее до тех пор, пока мы не обеспечим себе победу…»

Эти слова были произнесены первого сентября. В тот день войска вермахта вторглись в Польшу. Гитлер был тогда в сапогах и военной рубашке, заправленной в мешковатые брюки, опоясанные широким ремнем с перекинутой через узкое покатое плечо портупеей. С тех пор прошло менее двух месяцев. Не было никаких оснований считать, что победа уже достигнута или хотя бы обеспечено ее достижение. Напротив, Германия находилась в состоянии войны с Англией и Францией. Но это не помешало Гитлеру предстать перед подводником в новеньком двубортном коричневом френче-пиджаке с медными пуговицами и с туго подбитыми ватой плечами. Правда, ни погон, ни нашивок или знаков различия на френче не было. Лишь на рукаве красовалась скромная эмблема армии — «птичка», — а на впалой груди, чуть не под ребрами, приколот один из двух полученных им в минувшую мировую войну Железных крестов. Он — солдат! Когда это, разумеется, ему нужно. Но он же и фюрер… Это все должны твердо помнить. Однако сейчас ему больше подходит роль солдата, камарада, партайгеноссе…

Усадив лейтенанта в одно из больших кресел с высокой спинкой, обитой цветастым драпировочным шелком, он сел рядом и только после этого пригласил гросс-адмирала Эриха Редера сесть по другую сторону от себя.

Гитлер улыбался, глаза его искрились, несоразмерно длинные руки с костлявыми кистями не находили себе места. Но внезапно, словно по команде, он остепенился, вошел в новую роль. Солдат и друг, обычный человек и товарищ по партии превратился в государственного деятеля и вождя народа.

Облокотившись на тощие колени, он уже придал своему лицу озабоченно серьезное выражение, приготовился выслушать рассказ командира той самой подводной лодки, блестящие результаты боевых действий которого могли оказаться решающей картой в его дипломатической игре. Ради этого и был затеян торжественный прием фюрером якобы главного виновника нашумевшего во всем мире события. Исключительный успех рейда подводной лодки, по мнению Гитлера, должен был заставить чванливых англичан перестать кичиться мощью своего морского флота, не рассчитывать на него как на силу, способную противостоять военному могуществу новой Германии, должен был дать понять, что национал-социалистский рейх — не прежнее германское государство и что время унизительных компромиссов безвозвратно кануло в прошлое.