Я не знаю, была ли у сэра Фрэнсиса собака, но свисток он сделал отменный. Собственно, он создал его для изучения слуха, и диапазон свистка простирался от самых верхних частот, слышимых человеческим ухом, до ультразвука. Мало того что это был технический прорыв в акустике, так с его помощью можно было еще и дрессировать собак. То есть дрессировать-то их можно было с любым свистком, но этот, в отличие от собак, не слышали люди, поэтому в цирке при извлечении собакой квадратных корней из целых чисел свисток был совершенно незаменимым атрибутом.
Но как музыканта меня интересует иное. Меня интересует, почему, хотя такая волшебная вещь существует уже почти полтора века, с 1883 года, никто не написал, ну, скажем, квартет для свистков Гальтона. И не посвятил его любимой собаке. Это уж точно было бы не хуже, чем культовое произведение Джона Кейджа 4’33’’.
Исключительно глубокомысленное произведение в трех частях. Собственно, оно представляет собой именно четыре минуты тридцать три секунды полной тишины — отсюда и название. Причем исполнять его можно на чем угодно — хоть на рояле, хоть симфоническим оркестром с хором, хоть на ультразвуковом свистке Гальтона, потому что его все равно не слышно.
Сам Джон Кейдж говорил, что на создание этого произведения, премьера которого состоялась 29 августа 1952 года, его вдохновили абсолютно белые полотна, выставленные Робертом Раушенбергом несколькими годами раньше. Хотя я бы в качестве источника вспомнил «Черный квадрат» Казимира Малевича…
…А то и пошел бы дальше, пока не уперся бы в «Траурный марш для похорон великого глухого» Альфонса Алле, написанный в 1897 году и представлявший собой лист нотной бумаги без единой ноты. На слух это произведение, пожалуй, непросто отличить от хита Джона Кейджа, написанного полвека спустя.
Впрочем, Альфонс Алле обошел и автора концептуального «Черного квадрата», написав за тридцать три года до появления этого исторического полотна картину под названием «Битва негров в темной пещере глубокой ночью», отличающуюся от сокровища из Третьяковской галереи лишь пропорциями.
Правда, в отличие от вышеупомянутых классиков, художник А. Алле был всего лишь мастером художественного стеба.
Продолжение второй части
Антропология искусства
Давайте взглянем на себя. С интересом. Потому что любое искусство, любой его вид и жанр есть функция от человеческой сути. О том, что мы слышим одно, летучие мыши другое, а собаки что-то еще, мы уже поговорили. Попутно мы обратили внимание на то, что у нас два уха, и это нам удобно, приятно и красиво. Но это все частности. Просто мы в своем глубочайшем антропоцентризме совершенно не представляем себе, насколько глубоко искусство заточено на нашу физиологию и, как результат, психологию.
Используем для этого, скажем, изумительно наглядно работающий «метод остранения». Просто представим себе несколько иные стартовые условия.
Итак, роман Майн Рида «Всадник без головы», написанный в мире разумных богомолов. Любой читатель в этом мире поймет, что речь идет о счастливце, возвращающемся с любовного свидания. Впрочем, и в нашем антропоцентрическом мире подобные фокусы вполне органично вписывались в модель поведения царицы Клеопатры или, в зеркальном варианте, царя Шахрияра.
Можно не сомневаться, что при подобном дискурсе все оперные сюжеты, связанные с супружеской изменой, строились бы совершенно иначе — пришел домой без головы, извини.
То есть сюжет «Дон Жуана» при таком раскладе практически исключен, а вот сцена Флории Тоски и Скарпиа, пожалуй, не претерпела бы никаких изменений. За исключением некоторых чисто постановочных деталей.
Впрочем, даже не погружаясь в экзотические модели взаимоотношений анатомии и музыкального искусства, можно отметить некоторые жанровые особенности, впрямую связанные с деталями физиологического устройства человека.
Возьмем, к примеру, в качестве иллюстрации марш.
Мне, простому гражданскому шпаку, не очень понятен смысл того, что военные люди обожают переставлять ноги одновременно с другими военными людьми, причем предпочитают это делать, начиная процесс именно с левой ноги. (Тем более что выражение «встал с левой ноги» несет очевидно негативную коннотацию. Не понимаю, почему воинский устав этого не учитывает.)
Хотя физиологический смысл марша мне, в общем и целом, понятен. Строевой марш, как правило, жанр двухдольный, и в этом есть некоторая логика, принимающая во внимание тот факт, что у пехотинца две ноги. Хотя бывают и марши на четыре четверти, что, на мой взгляд, более удачная идея, поскольку это обеспечивает воинскому подразделению бо́льшую плавность хода.
Точно так же, если бы марсианам из «Войны миров» пришло в голову пройти победным механизированным парадом по улицам Лондона, то марсианский марш был бы, разумеется, трехдольным. Или шести.[6]