Занимательная музыкология для взрослых

Несколько особняком в этом параде музыкальной символики стоит романс «Благоразумие» из цикла, написанного Д. Шостаковичем на слова читательских писем из журнала «Крокодил» № 24 от 30 августа 1965 года.

Текст романса, начинающегося грозным григорианским распевом, предельно лаконичен: «Хотя хулиган Федулов избил меня, я в органы нашей замечательной милиции не обратился, решил ограничиться полученными побоями».

О юморе в музыке

«Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини, Счастливице) слишком умны. А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».

Из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому (май, 1824)

Чтобы Пушкин хоть раз сказал что-нибудь не так? Да отродясь такого не было. Понятно, что разговор в письме не о глупости, а о том, что невозможно создать великое с серьезным выражением лица. Гений и отсутствие чувства юмора — две вещи еще более несовместные, чем гений и злодейство.

(Хотя один такой персонаж мне знаком. Да и вам тоже. Вопрос лишь в определении понятия «гений». Тогда все становится на свои места. Доберемся мы до него еще.)

У меня тут завалялись в запасниках замечательные слова Филиппа Старка, дизайнера, которым восхищаюсь с того самого момента, как во время гастролей в Германии вместо концертного зала случайно попал на его выставку концептов тяжелых грузовиков, похожих на огромных стрекоз.[69] Я уж не говорю про созданную им коллекцию часов, дизайн поезда «Евростар» и штаб-квартиру компании «Асахи», на которую обращали внимание все, кто когда-либо бывал в Токио. Потому что золотистая хрень, парящая над зданием «Асахи», незабываема в силу своей смысловой непознаваемости.

«Элегантность и честность — вот два параметра, по которым я оцениваю любое творение рук человеческих. Математическая точность и ироничность — вот то, что я уважаю. Дизайн без ноты юмора бесчеловечен».

Относится ли это к любому виду искусства?

Вероятно, да. Но вы ведь хотели поговорить о музыке?

Вопрос, конечно, интересный — как можно говорить о юморе или иронии в таком достаточно абстрактном и эфемерном виде искусства, как музыка?

А почему бы и нет? Ведь музыка в первую очередь оперирует нашими эмоциями, причем на самых глубинных уровнях, и юмор — такое же естественное для нее дело, как грусть, страх, радость и т. д.

Юмор — просто более сложная конструкция, поскольку предполагает некоторую дополнительную точку отсчета. Если мы не знаем, как оно бывает на самом деле, то мы никогда не догадаемся, что в анекдоте, в смешной истории или, в данном случае, в музыке есть какие-то отличия от нормы, которые мы распознаем как повод для улыбки.

И если мы знаем (а мы-то знаем) знаменитый канкан Оффенбаха из его «Орфея в аду», то, безусловно, улыбнемся, услышав «Черепаху» К. Сен-Санса из «зоологической фантазии» «Карнавал животных». Потому что образ черепахи Сен-Санс создал из чрезвычайно медленного исполнения именно канкана Оффенбаха, который был известен всем и тогда, в 1886 году, когда этот цикл пьес был написан, и остается хитом по сей день.

При этом надо отдавать себе отчет в том, что человеку, далекому от европейских музыкальных культурных кодов, этот набор звуков ничего не скажет.

Каноническим образцом юмора в музыке является симфония Йозефа Гайдна «Сюрприз». (Сам Гайдн, правда, не знал, что симфония № 94 так называется. Название второй из цикла Лондонских симфоний дали несколько позже сами жертвы гайдновского юмора.) Ведь чувство музыкальной формы у Гайдна было безупречно, поэтому удар литавр приходился именно на тот момент медленной второй части, когда публика, желающая послушать новую Лондонскую симфонию венского классика, уже начинала слегка кемарить. Между прочим, находка великого композитора и по сей день достигает своего художественного и физиологического результата.

Но я бы все же обозначил два полюса того явления в музыке, которое мы могли бы определить как юмор.

На одном из них, я бы сказал на нашем полюсе, находятся два гения, я бы сказал два безусловных гения — Моцарт и Шостакович.

На другом, полюсе пафоса и величия — Лист и Вагнер.

Сначала о наших

Да, конечно, Вольфганг Амадей Моцарт в той, бытовой, части жизни, если можно так выразиться, был чрезвычайно специфическим персонажем. Возможно, у него был синдром Туретта в относительно легкой форме — об этом говорит вся эта моцартовская гиперактивность, использование слов, назовем их социально-пограничными, мы это видим в его письмах, к тому же маловероятно, что он ограничивал себя в этой сфере лишь письменным способом коммуникации. В общем, вероятнее всего, Милош Форман в «Амадее» имел в виду весь этот комплекс моцартовских поведенческих особенностей.

Специфика моцартовского юмора