Занимательно, если не выдумки

Только было я собрался сделать несколько замечаний об изменениях, произошедших в порядке получения титулов со времен Людовика XVI — в действительности здравых и исторически значимых, — как вдруг заметил лёгкое волнение среди гостей в противоположном конце гостиной. Лакеи в старомодных причудливых ливреях, должно быть, вошедшие из-за гобелена (я сидел прямо напротив дверей и не видел, чтобы они входили), разносили небольшие бокалы с напитками и совсем крошечные деликатесы, которые, как считается, достаточны для закуски, однако выглядевшие весьма скудными при моём разыгравшемся аппетите. Но вот эти лакеи почтительно застыли перед обворожительной леди, пленительной, как утренняя заря, и, увы, сладко спящей на роскошном канапе^{6}. Джентльмен, надо полагать, её муж — настолько сильно он был раздражен этим неуместным сном, — пытался разбудить её, как бы слегка потряхивая. Но всё напрасно, она совершенно не замечала ни его досады, ни усмешек гостей, ни дежурной почтительности ожидающих лакеев, ни тревожного смущения хозяина и хозяйки.

Мой миниатюрный приятель уселся с такой пренебрежительной ухмылкой, словно его любопытство сдалось под натиском презрения.

— Моралисты могли бы извлечь бесконечное множество мудрых замечаний из этой сцены, — сказал он. — Во-первых, отметьте смешное положение, в которое попали все эти люди из-за суеверного благоговения перед чинами и титулами. Поскольку этот господин — властвующий принц одного крошечного королевства, точное местоположение которого до сих пор так и не удалось обнаружить, пока госпожа Принцесса сама не проснётся, никто не должен сметь предложить ей стакан воды с сиропом, и, судя по прошлому опыту, бедные лакеи могут целый век простоять вот так в ожидании. Во-вторых, если рассуждать с позиции моралиста, вы убедитесь воочию, как трудно переломить дурные привычки, заложенные в молодости.

В это самое время принц добился успеха (я не успел заметить, какими средствами) в пробуждении прекрасной сони. В первый момент она не могла вспомнить, где находится и, взглянув снизу вверх на мужа влюбленными глазами, улыбнулась и спросила:

— Это вы, мой принц?

Но остро чувствующий сдерживаемую веселость зрителей и слишком раздосадованный всем происходящим, чтобы отвечать ей с такой же нежностью, он отвернулся, бросив лишь короткую фразу, вернее всего переводимую на английский как: «Фу, моя дорогая!»

После стакана неизвестного, но восхитительного вина моё бесстрашие окрепло, и я рассказал моему маленькому циничному соседу (который, признаюсь, начинал меня немного раздражать), как заблудился в лесу и по ошибке попал на приём в замок.

Казалось, его сильно позабавила моя история. Он заявил, что не раз попадал в подобные ситуации, и что мне повезло куда больше, чем ему в одном из этих случаев, когда, по его разумению, ему грозила смертельная опасность. В заключение рассказа он предложил мне полюбоваться его сапогами, которые он продолжает носить, несмотря на большое количество заплаток и ухудшающиеся с каждой новой заплатой их некогда превосходные качества, потому что сапоги эти чрезвычайно подходят для долгих пеших прогулок.

— Но судя по всему, — закончил он, — новая мода на железные дороги скоро вытеснит потребность в подобного рода сапогах.

Когда я спросил его совета — следует ли мне объявить себя перед хозяевами заплутавшим в ночи путником, которого они ошибочно принимают как приглашенного гостя, он воскликнул:

— Ни в коем случае! Ненавижу все эти тошнотворные моральные принципы!

Похоже, его сильно задел мой невинный вопрос, будто в нём содержалось косвенное осуждение каких-то его поступков. Он надулся и замолчал, и в этот самый момент я поймал на себе ласковый приветливый взгляд дамы напротив. Той самой дамы, что держит свои больные ноги на подушке, и о которой говорил выше, как о приятной, но уже далеко не молодой и цветущей. Этот её взгляд, казалось, говорил: «Подойдите ко мне, давайте немножко побеседуем». С извиняющимся поклоном я оставил своего маленького компаньона и пошел через зал к лишенной возможности ходить пожилой леди. Милейшим жестом она поблагодарила меня и полуизвиняясь сказала:

— Немножко скучновато быть прикованной к одному месту в такой вечер, как этот. Но это справедливая кара за глупое тщеславие в молодости. Мои бедные ноги, и без того от рождения миниатюрные, теперь мстят мне за то, что я так жестоко мучила их этими ужасными хрустальными туфлями. Кроме того, мсье, — с милой улыбкой продолжила она, — я подумала, что вам, должно быть, надоели злобные разглагольствования вашего маленького соседа. У него и смолоду был характер не из лучших, а уж с возрастом такие люди обязательно становятся законченными циниками.

— Кто он такой? — спросил я с английской прямолинейностью.