Будучи вдовою и надеясь выйти замуж за г-на д'Эпернона, она за столом велела подавать себе блюда под крышками и сидела под балдахином. У моего тестя есть имение неподалеку от Шартра, и у нее тоже было поместье в тех краях. Однажды, когда я был в гостях у тестя, он угощал эту даму обедом, она бахвалилась перед нами самым нелепым образом: между прочим, упомянув в разговоре о внебрачных детях, она заявила, что может гордиться тем, что ее бастарды суть дворяне, так же как и бастарды королей. Что до меня, мне было забавно слушать, как эта женщина говорит: мои бастарды. Будучи наследницей и старшей в семье, она полагала, что следует изъясняться именно так. В свою очередь она как-то предложила нам откушать у себя. В ожидании обеда она пригласила нас сесть. Я был весьма удивлен, когда эта взбалмошная особа уселась на почетное место, а рядом посадила свою невестку, причем их стулья были обтянуты клетчатой материей, — и только после этого пригласила сесть всех присутствующих, половину коих составляли женщины. Но угадайте, на что? На простые деревянные стулья, никогда не знавшие обивки; никогда не бывало внучки Императрицы, которая обладала бы столь незавидной меблировкой. По ее словам, у нее была великолепная мебель в Сальвере, в Оверне, но де слишком далеко посылать туда за стульями. За обедом она села во главе стола, и мы увидели некоего малого, который обычно ее сопровождал, а на сей раз прислуживал за столом: он подавал блюда со шпагой на боку, в плаще, накинутом на плечи. Этот же малый прислуживал накануне за обедом с непокрытой головой (чего никогда не делают) у одного из соседей г-жи де Ментенон, которая его уступила. Не сомневаюсь, что это было сделано по приказу хозяйки: ее пустой голове чудилось, будто ее величие возрастает от того, что этот же слуга, который прислуживает за столом у заурядного дворянина с непокрытой головой, нацепляет шпагу, прислуживая ей.
Эта дама разыгрывала из себя молоденькую, но молодой отнюдь не была. Слуги и крестьяне боялись ее как огня; она и не знала, что значит прощать. Почти все ее дети относились к ней плохо.
Она женила старшего сына на дочери г-на дю Трамбле, коменданта Бастилии. Звали его ле-Клер, и он доводился братом отцу Жозефу. Мать, г-жа дю Трамбле, была из более знатной семьи, нежели ее муж: она происходила из рода Лафайетт; на ее счет сильно злословили — вплоть до того, что утверждали, будто она отдавалась собственному догу. Девица дю Трамбле была красива, но по натуре своей недалеко ушла от матушки; еще и поныне это одна из самых безрассудных особ, какие только встречаются на свете. Говорят, когда она уезжала из Бастилии, чтобы переселиться к мужу, г-жа дю Трамбле ей сказала: «Дочь моя, вы покидаете дом, где все всегда жили честно, теперь вы будете под надзором свекрови, о которой говорят немало дурного; не дайте себя развратить, и пусть перед вашими глазами будет всегда стоять жизнь вашей матери». А когда она прибыла к мужу, г-жа де Ментенон сказала ей: «Дочь моя, вы приехали к нам из такого дома, где у вас не могло быть достойных примеров; вы входите в семью, где все должно служить вам образцом. Итак, я настоятельно прошу вас забыть все, что вы видели прежде, и приноровиться ко всему, что вы увидите здесь».
Куда бы эта молодая особа ни обращала взоры, всюду ей встречались достойные примеры, — вот она и избрала ту же дорожку. Муж вскоре ей наскучил: это был жалкий, смешной человек с подленькой физиономией и подленькой душонкой; следует добавить, что он любил пображничать. Первый скандал разразился из-за какого-то ее свидания с Монлуэ-Бюльоном, но г-н де Бюльон-отец запретил сыну встречаться с ней. Поводом к дальнейшим толкам послужили ее отношения с князем д'Аркуром, но она их не очень-то и скрывала, и не вмешайся в дело ее брат, Трамбле, докладчик в Государственном совете, она дала бы себя похитить возлюбленному. В течение трех недель она прятала то ли этого любовника, то ли другого на ферме под видом крестьянина, для того чтобы видеться с ним каждый день, не возбуждая подозрений у мужа.
Потом она поселилась в монастыре, говоря, что не может жить в деревне с мужем. Как только умерла ее свекровь, она вышла из монастыря. Я припоминаю письмо Ментенона к одной из своих сестер, с которой он не ладил; там было написано всего-навсего: «Сестрица, матушка умерла, говорить больше не о чем. Из Гредена, в шести лье от Лоша, в кабачке под вывеской «Вороной конь», шестого февраля 1650 года». Как будто так.