Занимательные истории

Уже на школьной скамье Аббат проявил свой надменный нрав: он не терпел себе равных и частенько ссорился; но с той же поры он выказал себя и щедрым: узнав, что какой-то не знакомый ему дворянин сидит в Шатле из-за пятидесяти пистолей, он нашел способ раздобыть их и послать ему. По выходе из духовной коллегии он стал именоваться аббатом де Рецом, потому что имя де Бюзе слишком напоминало слово buse[309] (в ту пору еще не вошло так в моду именоваться не по названию своей бенефиции; иное дело теперь, когда всякий попик величает себя аббатом, а настоящие аббаты так же, как эти попики, принимают свое родовое имя). Де Рец говорил мне, что толстый граф де Ларош-Гийон намеревался оставить ему все свое состояние при условии, что он примет имя и герб рода Силли; что, когда Граф был при смерти, родственники помешали ему вызвать нотариуса. Рассказывая мне это, Аббат говорил, что, будь он военным, он бы хорошо одевался и много бы тратил на платье; я улыбался, ибо с его нескладной фигурой он выглядел бы тогда еще хуже и, я полагаю, был бы ужасным танцором и ужасным наездником, к тому же он по природе неряшлив, особливо когда ест, и еще он витает в облаках: за столом ему в насмешку клали на тарелку головку куропатки; он, не глядя, подносил ее ко рту и впивался в нее зубами; перья во все стороны торчали у него изо рта. Он всегда ест только то блюдо, которое стоит перед ним; нет человека более воздержанного.

Он склонен к любовным утехам; на уме у него вечно галантные похождения: ему хочется, чтобы о нем говорили; но самая сильная его страсть — это честолюбие, нрав у него на редкость беспокойный, желчь в нем то и дело играет. В ранней юности он часто виделся со своей родней, и главным образом с г-жой де л'Эдигьер. Мне сдается, что он был в нее влюблен, так же как и в княгиню де Гимене. Он также часто встречался с сыном г-на д'Эгийи, своим родственником, о котором я уже говорил. У этого г-на д'Эгийи зрение было отнюдь не лучше, чем у него самого, и говорят, будто однажды они добрых четверть часа искали друг друга на большом дворе и никак не могли встретиться, так что в конце концов двум дворянам пришлось взять каждого из них за руку, дабы свести вместе. В семейном кругу, в который входила и г-жа де Гимене, развлекались, между прочим, и тем, что писали друг к другу вопросы касательно «Астреи»[310], и тот, кто на оные отвечал не точно, платил за каждую ошибку парой перчаток от Франжипана[311]. Одному и тому же лицу посылали записку с двумя-тремя вопросами, например: по какую руку находился Бонлье при спуске с моста Ла-Бутрес, — и тому подобные вещи, то ли из области истории, то ли из географии; таким образом, каждый мог хорошенько изучить «Астрею». В конце концов и с той и с другой стороны было проиграно такое множество пар перчаток, что, когда взялись подсчитывать, — ибо все ответы тщательно записывались, — оказалось, что никто друг другу почти ничего не должен. Д'Эгийи поступил еще того чище: он отправился читать «Астрею» к самому г-ну д'Юрфе — и, по мере того как читал роман, он просил отвозить себя в те места, где происходило каждое из приключений.

Наш Аббат весьма плохо ладил со своею кузиной де Шомбер, ибо существовали две партии: партия жены Маршала и партия г-жи де л'Эдигьер; последняя была сильнее. Как-то на семейном вечере г-жа де л'Эдигьер заставила Аббата пригласить на танец г-жу де Шомбер, которая была донельзя безобразной, с совершенно кривыми ногами и с трудом ходила; его приглашение едва ее не взбесило. Ее ненавидели: она была уродлива и зла.

В ту пору кто-то предложил Аббату жениться не помню уж на какой знатной наследнице, немке и католичке, имени которой я так и не узнал. Ее родичи лютеране притесняли ее и хотели выдать за некоего веймарца, который в то время обучался верховой езде в Париже. Аббат соглашается и обещает свату одно из своих двух аббатств (у него их было два, второе называлось Кемперле); они приносили восемнадцать тысяч ренты или около того. Всего этого я так толком и не узнал. Аббат пустился в путь и переговорил с девицей; он даже подрался на дуэли с этим веймарцем и одержал над ним верх — не ловкостью, а храбростью, ибо не уступает в доблести принцу Конде (это не единственная его дуэль: он дрался еще и в другой раз). Я слышал от него самого, будто противник сказал ему: «Я быстро вас одолею, вы взялись не за свое дело». — «Тем не менее, — добавил коадъютор[312], — он оставил, не думаю, чтобы нарочно, широкую кожаную перевязь, не будь которой, я бы сильно его поранил, ибо удар пришелся как раз по ней». Все это он мне рассказывал, не называя имен, и я так и не узнал причины их ссоры.