Заниматься любовью, как порнозвезда

Ночь, когда она умерла, сохранилась в моей памяти лишь обрывками. В доме было темно, отец находился снаружи. Помню огни «Скорой помощи», помню, как сидела в потемках в комнате брата. Он был очень тихий. Он-то знал, что происходит. Я не знала — но почему-то плакала. Я понимала: что-то не так. С той поры я не могла спать одна и в темноте. Каждую ночь я прокрадывалась к брату, включала свет и забиралась к нему в кровать. Мне запомнилось только, что отец после той ночи стал грустен — неимоверно грустен. Вереница женщин, с которыми он потом встречался, не заполнила пустоты ни в нем, ни во мне.

Одной из немногих вещей, которые отец рассказал мне о матери, когда я подросла, было, что она работала в шоу в Вегасе. Он побывал на одном из ее выступлений и влюбился с первого взгляда. На фотографиях мама выглядит такой красивой, хрупкой и утонченной — как современная лондонская модель.

Когда я перебралась к Джеку, стояло лето; мне нужна была работа — особенно теперь, когда поддерживать меня стало некому. И я решила отправиться по стопам матери: работать в шоу. В конце концов, у меня это было в крови.

Возникла только одна генетическая проблема: рост у меня был метр шестьдесят восемь, на семь сантиметров ниже, чем требовалось для выступлений в большинстве отелей и театров. Выглядела я как жеребенок. Я была высокой девушкой — с длинными тонкими ногами и руками и со стройной талией — запертой в теле маленькой девочки.

Но раз уж я приняла твердое решение, остановить меня могла разве что смерть Джека. Первым делом я отправилась в самое престижное шоу Вегаса, «Фоли Бержер» в «Тропикане», где в пятидесятые годы слыла одной из лучших танцовщиц моя мать. У меня возникла фантазия, что кто-нибудь вспомнит ее и признает во мне ее дочь. Я даже решила назваться Дженной Хант — по девичьей фамилии матери.

Но первое, что сделали на прослушивании в «Тропикане», — это меня измерили. А поскольку до метра семидесяти пяти я никак не дотягивала, меня и выставили. Мне даже не приходило в голову, что из тех, при ком танцевала мама три десятка лет тому назад, там уже никого не осталось.

Я ходила в «Лидошоу» в «Звездной пыли», «Джабили!» в «Бэл-лиз» и в «Казино де Пари» в «Дюнах». И повсюду получала отказ: слишком я была юна, слишком мала ростом, слишком неопытна. Но я упорно обходила одно заведение за другим.

Самым легким оказалось прослушивание в «Мире Вегаса», в отеле «Стратосфера». В других местах, если я и проходила первый тур (что случалось крайне редко), меня заставляли пройтись то торжественно, то прогулочным шагом, наклониться, взмахнуть ногой, исполнить танец — степ, балет или джаз. Но в «Мире Вегаса» попросили исполнить лишь три фрагмента балетного танца — просто чтобы посмотреть, как я двигаюсь.

Как бы ни была я болезненно застенчива и замкнута в повседневной жизни, на сцене я преобразилась. Выступать мне доводилось еще на конкурсах в начальной школе. Индивидуальность, решительность — все, что я подавляла в общении с окружающими, прорывалось на сцене наружу. Как будто во мне что-то включалось. Я смотрела в глаза интервьюерам, двигалась с такой чувственной грацией, какой и сама в себе не подозревала, и совершенно естественно расхаживала по сцене. Я с четырех лет занималась танцами, от балета до чечетки, и хорошо знала, что нужно делать: даже натерла льдом соски, чтобы они как следует выпирали. Самое трудное было изображать наслаждение жизнью, не улыбаясь и не выставляя напоказ свои коронки.

На следующий день я заглянула в «Мир Вегаса», чтобы узнать результаты, и мне сообщили, что я принята. Хотя я мечтала быть прима-балериной, как мама, меня отрядили в кордебалет, но и это было прекрасно. Я все-таки выступала в Лас-Вегасе! Что до проблемы с ростом, то мне решили сделать набойки на каблуках, соорудить пышную прическу и поставить на сцене так, чтобы я казалась повыше. Это была лучшая новость, которую я получила за последние годы. Мои мечты сбывались, и мама могла бы гордиться мной. Ясное дело, продлилось это всего пару месяцев.

У меня был желтый костюм с пышными перьями и головной убор, весивший едва ли не семь килограммов. Я надевала украшенный бриллиантами лифчик — в середине шоу он слетал, открывая мерцающие кисточки на моих сосках, — С-стринг, носочки и разукрашенные туфли с набойками. Помню, как я стояла перед зеркалом во всем своем сценическом убранстве — включая четыре слоя накладных ресниц — и думала: «Вот это да! Я действительно достойная дочь своей матери!»

В шоу я была не только самой младшей, но и самой тихоней. Остальные девушки звали меня «мышкой», а углядев мои коронки, посоветовали сидеть дома да играть со школьными подружками.

Не иметь друзей, быть на побегушках у старших — все это я перенесла бы, но уж слишком суров оказался режим: восемь часов репетиций в день и два выступления за ночь. Работа была адская, а платили за нее гроши. Что до того гламура, который я представляла, слушая рассказы отца о тусовках с Фрэнком Синатрой-младшим и Уэйном Ньютоном, то его не было и в помине.