Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947–1963.

Не думаю, что возможно отказаться от того, что я знаю теперь… Я страшилась рецидива, но, даже вновь погрузившись в рутинную обстановку, я не забыла того ответа, который явился мне на излете экстаза… Я наблюдаю за Ирэн, столь предсказуемой в сумятице своих чувств и попытках избежать меня… у нее такие тонкие губы… Грустно осознавать, насколько она несовершенна, какой несчастной она всегда будет… Дело не в том, что я ее разлюбила – дело в том, что она потускнела, ее затмили новые восхитительные горизонты, которые открыла мне Г…. Я приняла в жизни так мало правильных решений, а многие из этих последних основывались на ложных предпосылках… Мое письмо к Ирэн, например, содержало немало правды, хотя я и не преследовала цели истолкования столь громких фраз…

Любить свое тело и использовать его как следует – вот самое главное… Я знаю, что смогу, потому что я вырвалась на свободу…

25/5/1949

Сегодня мне пришла в голову мысль – такая очевидная, совершенно банальная! Даже нелепо, что мне подумалось об этом впервые, – подкатила тошнота, я почувствовала, что нахожусь на грани истерики. Нет ничего, ничего, что удержало бы меня от какого-либо действия, – кроме меня самой… Что остановит меня, если я просто решу встать и уйти? Только самовлеченное давление со стороны внешних обстоятельств, которые, однако, представляются настолько значительными, что никогда и в голову не приходит попытаться уйти от них… И все же, что меня останавливает? Страх семьи – в особенности матери? Попытка уцепиться за безопасность и материальное имущество? Да, и то и другое, но этим дело и ограничивается… Что такое колледж? Я не научусь там ничему – так как все нужное я могу накопить сама – и всегда так и поступала, – а остальное – это тоска и зубрежка… Колледж подразумевает безопасность, потому что учиться легко и спокойно… Что касается матери, честно говоря, мне все равно – я просто не хочу ее видеть. Любовь к вещам – то есть к книгам и пластинкам – вот наваждение, которое преследует меня в последние несколько лет, и все же что мешает мне сложить свои бумаги, записные книжки и пару книг в небольшую коробку, отослать все в складскую контору в другой город, взять пару рубашек и джинсов, засунуть в карманы пальто чистую пару носков и пару долларов, выйти из дома – предварительно оставив байроническую записку миру, и сесть в автобус, идущий куда угодно? Конечно, в первый раз меня поймает и вернет в лоно растревоженной семьи полиция, но когда я уйду на следующий день, а затем снова и снова, они оставят меня в покое – я буду делать, что захочу! Значит, я заключаю с собой сделку: если меня не примут в Чикаго, этим же летом я уйду из дома – именно так, как описала. Если меня примут, я проучусь там год, но если что-то не будет меня удовлетворять, если я сочту, будто большая часть меня прозябает, тогда я уйду – боже мой, жизнь огромна!

26/5/1949

Новыми глазами я обозреваю окружающую меня жизнь. Более всего меня пугает осознание того, насколько близко я подошла к соскальзыванию в академическую карьеру. Никаких усилий… нужно было бы по-прежнему получать хорошие оценки (вероятнее всего, я осталась бы в английской филологии – мне не хватает математических способностей для философии), остаться в колледже для получения магистерской степени, получить место ассистента профессора, написать пару статей о заумных, никому не интересных предметах, и вот, в возрасте шестидесяти лет, я штатный, уродливый и всеми уважаемый университетский профессор. Вот, пожалуйста, сегодня я просматривала в библиотеке список публикаций факультета английской филологии – большие (по нескольку сотен страниц каждая) монографии о разнообразнейших предметах, например: «Использование “ты” и “вы” у Вольтера», «Критика современного общества у Фенимора Купера», «Библиография трудов Брета Гарта в журналах + газетах Калифорнии (1859–1891)»…

Господи Иисусе! Куда же это я чуть не вляпалась?!

27/5/1949

Сегодня наметился некоторый регресс – сумятица, но хорошо уже то, что я смогла это распознать… страх, страх… Конечно, речь идет об Ирэн: сколько в ней инфантильного, и сколько во мне непростительной незрелости! Все было прекрасно, пока я считала, что она окончательно меня отвергла… Ну а вчера вечером, как раз перед тем, как я ушла на лекцию по философии, она подошла ко мне и сказала, что решила (!) узнать меня получше…

28/5/1949

МЕНЯ ПРИНЯЛИ В ЧИКАГО СО СТИПЕНДИЕЙ В $765