Добираюсь до больницы, оглядываю парковку. Ежедневная привычка последних месяцев — выискиваю глазами знакомую машину. Нет, не приехала ещё. Ну что ж, есть время настроиться на разговор.
Поднимаюсь к себе, переодеваюсь в кабинете и выхожу в коридор. Отделение уже живёт суетливой утренней жизнью, медсёстры снуют по своим делам. Дежурный ординатор сидит за столом, зевая и заполняя бумажки. Всё привычно. Вот только почему я никак не могу унять дрожь внутри?
Ловлю за рукав пробегающую мимо старшую медсестру.
— Надежда Константиновна!
— Доброе утро, Никита Сергеевич, — отзывается женщина, поднимает брови.
Да, знаю, с утра у неё тоже дел по горло, а тут я ещё.
— Доброе. Увидите Анну Николаевну, передайте, что я хотел бы поговорить с ней до пятиминутки, — смотрю на часы на стене, до утренней врачебной конференции ещё есть время, Аня всегда приходит на работу раньше.
— Хорошо, — Надежда кивает и уносится по своим делам, а я, постояв, возвращаюсь в кабинет.
Спустя почти час дёргаными движениями собираю со стола документы и иду в конференц-зал. Она так и не зашла. Наверное, я и не имел права на это рассчитывать, но, чёрт… надеялся!
Сегодня куча народу — интерны и новые практиканты, столпившиеся стайками, загораживают проходы. Я ищу одну-единственную женщину, но не нахожу в этой толпе. Не вижу и потом на обычном месте — она всегда сидит с краю у окна на третьем ряду. Неужели решила скрыться где-то сзади?
На планёрке становится не до того — ночью была пара сложных случаев, да ещё и в ОРИТ лежат двое тяжёлых. После окончания зал быстро пустеет, и я тороплюсь к себе. На обходе-то точно поймаю её.
Вот только почти сразу вслед за мной в кабинет влетает встревоженная Надежда.
— Никита Сергеевич, Аня не пришла на работу!
Я даже не обращаю внимания на то, что медсестра называет врача по имени. Такое ощущение, что мне с размаху дали в солнечное сплетение. Чуть не потеряв равновесие, хватаюсь за край стола.
— Как… не пришла?!
— Я не видела её с утра, подумала, ну мало ли, задерживается, хоть это на неё и не похоже, — ломая пальцы, говорит Надежда. — Потом на пятиминутке… ну вы видели, сколько народу было. Я решила, может, упустила её. Но сейчас все собрались на обход. Анны Николаевны нет. Телефон у неё недоступен.
Смотрит на меня, и я вижу испуг в её глазах. На секунду закрываю свои, чтобы не показать, что чувствую то же самое.
— Вас ждут, Никита Сергеевич, — тихо произносит медсестра, и я понимаю, что она права.
Я не могу сейчас никуда сорваться, даже если единственное, чего хочу — это прыгнуть в машину и, плюнув на всё, мчаться к Ане домой. Я заведующий и главный хирург отделения. У меня обход и пациенты, некоторые из которых в тяжёлом состоянии.
— Надежда Константиновна, пожалуйста, попробуйте ещё раз дозвониться Ане… Анне Николаевне, — исправляюсь, и медсестра кидает на меня внимательный взгляд. — Может быть, она заболела, или… я не знаю… проспала, а телефон разрядился, всякое случается, — говорю и сам себе не верю.
Она бы никогда не пропала просто так.
— И ещё… у нас в отделении лежала её подруга, — пытаюсь припомнить имя, но оно ускользает из памяти. — С огнестрельным. Я сам проводил торакотомию. Чёрт, не могу вспомнить, как её зовут… Марина? Или Мария? В истории болезни должен быть телефон.
— Я попробую найти, — Надежда неуверенно кивает, но я понимаю, что это вряд ли, времени у неё не хватит.
— Просто свяжитесь с архивом, пусть принесут мне в кабинет истории болезни за… — задумываюсь, когда же это было? Вроде бы в конце весны, — …за апрель и май. Я сам поищу.
Почему-то у меня нет ни малейшей надежды, что Аня ответит на звонок.
Иду к группе врачей и интернов, ждущих меня, чтобы начать обход. Всё идёт по заведённому плану. Только Аниных пациентов осматриваю самостоятельно. На чей-то вопрос отвечаю, что Анна Николаевна взяла несколько дней за свой счёт. Не хватало ещё, чтобы по отделению пошли слухи. Она столько раз меня прикрывала, что этот минимум я не просто могу — обязан для неё сделать.
И только в последней закреплённой за ней палате меня осеняет, кому надо звонить в первую очередь. Соболевский!
С трудом завершаю обход спокойно, срываюсь в кабинет. На столе уже громоздятся стопки папок с историями, архив оперативно сработал. Беру в руки телефон, нахожу номер Германа Эдуардовича, но торможу над значком вызова.
Что я ему скажу? Что оскорбил и обидел девушку, а теперь она пропала и не появляется на работе? А если Аня не обращалась к нему? У Соболевского с сердцем и сосудами не всё ладно, она могла решить, что не хочет его расстроить… И тут я, вывалю на него новости. Если он перенервничает или, не дай бог, заработает сердечный приступ, Аня меня первого убьёт.
Откладываю мобильный в сторону. Я могу сколько угодно уговаривать себя, что забочусь о здоровье старика, который стал столько значить для Аннушки. Но смысл врать? Мне просто стыдно. Стыдно до такой степени, что я, как маленький, боюсь позвонить и услышать, что Герман скажет в ответ на моё признание. Он умеет находить такие слова, после которых хочется сквозь землю провалиться. А туда я ещё успею.