И я невольно замечаю, как он сдал с момента нашей последней встречи. Как поредели его волосы. И весь он словно ссохся, стал невесомее, прозрачнее. Ещё сильнее стал похож на маму. Единственный в нашей семье. Мы с Робом, широкоплечие, черноволосые росли чуть не точными копиями отца. А Тай, голубоглазый, бледный, наследовавший от неё не только внешность, но и мягкость характера, был её любимчиком и белой вороной.
— И всё же мы почти сделали это, — закидываю я ногу на ногу. — И с тобой или без тебя, а в Абсинтии будет троебожие. И если Филиппа тебе убедить не удастся…
— Он хороший человек, Георг. Но прежний архиепископ был его другом, наставником и женоненавистником. Он никогда бы не допустил, чтобы поклонялись женщине. И в Филиппе это тоже слишком сильно.
— Это логично, особенно если учесть, что ничего хорошего он от женщин и не видел, — киваю я. — Злая властная мать. Один неудачный брак, вероломство второй жены. Он несчастен. И я понимаю, почему он хочет крови. Им движет отчаяние и неудовлетворённость.
— Что бы ты ни вкладывал в последнее слово, — многозначительно улыбается Тай, — но, если ты раз и навсегда не дашь всем понять, что связываться с тобой чревато, они не оставят Абсинтию в покое.
— А ты считаешь, что мы слабы? — подаёт голос Дамиан. — Уж простите, Ваше Преосвященство, что я на «ты», но из-за твоих интриг Георг чуть не погиб, а меня чуть не обвинили в его смерти.
Глава 71. Георг
— Дамиан, — качает головой Таирий, — да, ставки были очень высоки. И, надеюсь, когда однажды ты займёшь мой пост, твой путь к нему не будет столь тернист и опасен. Всё же ты идёшь на это добровольно. И ты в кругу друзей и родных.
— Я тоже заплатил сполна, — горячо возражает Дамиан. — Я предал девушку, которую люблю. Я оставил свой род без наследников. Я разбил сердце матери. Так что не говори, что мне всё досталось даром. И в том, что прежний архиепископ хотел посадить меня на трон Абсинтии, чтобы преподнести Филиппу страну на блюдечке — не моя вина.
— В этом нет ничьей вины, — вступает в разговор Роб. — И Тай не виноват, что брат Август оказался фанатиком.
«Настолько влюблённым в него мстительным фанатиком, — добавляю я про себя, — что, когда Тай отправил его в лучший, по его мнению, приход настоятелем церкви при моём дворе, он посчитал, что это ссылка. Что Тай променял его на другого. И решил отомстить: избавиться от моей жены и ребёнка, а потом и от меня самого самым безжалостным образом. Принести в жертву младшего брата Тая и тем искупить не только свой грех мужеложства, но и его грехи. Можно подумать, наших богов когда-то это волновало. Кто бы мог подумать, что щедро подбадриваемый прежним архиепископом, он искренне верил, что делает благое дело».
— И всё же ты понятия не имеешь скольким пришлось пожертвовать и через что переступить Таирию, чтобы у тебя была красивая и ровная дорога, — продолжает поучать Дамиана Роберт. — И лучше тебе не знать.
— Нам всем пришлось несладко, — встаю я, усмиряя эти споры. — Но не будем меряться потерями. Каждый знает, что ему делать. И я здесь именно затем, чтобы показать всему миру, что вера у нас одна. Что нам нечего делить. Но если кто-то считает Абсинтию лёгкой добычей, то сильно ошибается.
И только вечером, оставшись с Дашкой наедине, я вдруг осознаю, что завтра всё и решится, и начинаю нервничать.
— Сказочка моя, — обнимает она меня, когда битый час проворочавшись сбоку на бок, я так и не смог заснуть. — А знаешь, я согласна. Назовём его Пётр. Первый.
— Что? — выныривая из своих дум, не сразу понимаю я о чём она говорит.
— Нашего старшего сына, — приподнимается она, чтобы заглянуть в мои глаза. — Я считаю, чудесное имя для будущего короля.
И что-то светится в её глазах. Нет, не вопрос, не загадка, не предположение…
— Не может быть, — качаю я головой, совершенно ошарашенный своей догадкой.
— Да, — кивает она. — У нас будет ребёнок.
Что-то падает внутри меня, а потом как поплавок поднимается, подступая к горлу. Я не могу вдохнуть. Я не могу пошевелиться. Я не могу ничего сказать.
— Я… О, боги! — закрываю я глаза, обхватывая её руками. — Повтори.
— Скоро ты снова станешь отцом. Я беременна, Гош. Беременна. У нас будет сын. И не спорь, это мальчик.
— Родная моя, — выдыхаю я, едва справляясь с голосом. — Как же я рад это слышать. Ты даже не представляешь себе…
— Нет, я очень хорошо это представляю, — улыбается она. — Поэтому завтра пойди и порви их всех. В клочья.
— Я порву их на такие мелкие куски, — шепчу я, заваливая её на спину, — что никто и никогда не соберёт.
И целую, целую, целую, сползая вниз до самого низа живота. До ещё такого плоского, такого маленького животика, но в котором уже растёт наш сын. Наш! Сын!
— Малыш, — прижимаюсь я губами к тёплой коже. А потом не могу устоять, чтобы не спуститься ниже. Заставить её выгнуться, заверещать. — Или нам больше нельзя? — поднимаю я голову.
— О, нет, продолжай, продолжай, — улыбается она, раскрываясь. А потом резко закрываясь. — Ты колешься.