Заноза Его Величества (СИ)

А я-то думала, чёртов генерал хотя бы сделает вид, что он тут ради меня. Что прислушался к моей просьбе. Попытается договориться. Хоть для приличия разведёт руками: сожалею, мол, гражданочка Милость, ничего не вышло. Размечталась!

Ну, ни на кого нельзя положиться. Всё сама. Всё сама. А так хотелось от него услышать что-то типа:

«Сознаю свою вину. Меру. Степень. Глубину».

— И прошу меня направить на текущую войну.

Слегка приоткрыв дверь, я выползаю из кареты, стараясь не привлекать к себе внимание.

— Нет войны — я все приму. Ссылку. Каторгу. Тюрьму.

Пользуясь тем, что они слишком заняты друг другом, дохожу до границы Мёртвого леса.

— Но желательно — в июле. И желательно — в Крыму.

Делаю уверенный шаг на чёрный безжизненный мох.

И дальше по сценарию сказки «Про Федота-Стрельца» должны быть слова Бабы Яги, но я их не помню. Но ещё успеваю отметить, что это символично, ведь до её избушки я и пытаюсь добраться любой ценой… только мне резко становится не до шуток.

Я наивно думала, что Лес меня просто не пустит, оттолкнёт, отгородится невидимой стеной, ведь не зря дорога идёт по руслу давно пересохшей реки. Но я с лёгкостью делаю второй шаг. И тут же затыкаю уши — пронзительная сирена, писк фонящего микрофона просто взрывает мозг.

И так невозможно заглушить этот противный звук, ещё в дополнение я начинаю вязнуть в мягком мху, как в трясине. И приходится отпустить уши, чтобы схватиться за ближайшую ветку. Но и это бесполезно — к ногам словно привесили по гире. Я не могу поднять ни одну, ни другую, утопая всё глубже. И понимаю мозгами, что это просто иллюзия, мой навязчивый страх утонуть в болоте, оставшийся с детства. Но на инстинктах и чистом упрямстве всё равно пытаюсь выкарабкаться.

Только лучше бы я вязла в болоте — это я понимаю, когда истошный писк сменяется шёпотом. Вернее, лишь сначала мне кажется это бессвязным шёпотом. Потом, из последних сил цепляясь за ускользающую землю, я явно слышу в нём голоса. До боли знакомые голоса.

«Плохая девочка! Посмотри, какая ты плохая девочка. Ты испачкала платье. Нет, ты его порвала», — сокрушается мама. Я стою растрёпанная, лохматая, держу за спиной свалившийся с одной из косичек бант. И хочу сказать ей, что я не специально, что просто спасала Муську с дерева. Но она расходится всё сильнее, и я, пряча расцарапанные руки, молчу.

«К сожалению, мы ничего не смогли сделать, — мужчина в белом халате, врач перинатального центра сдавливает моё плечо. — Крепитесь». «Нет! Не-е-е-ет! — шепчу я ему, и кому-то, кто доставляет мне сейчас эти страдания: — Пожалуйста, не заставляйте меня снова это переживать. Пожалуйста!»

Но уже звучит другой голос. Голос бывшего мужа:

«Ты — дурная. Никчёмная. Бестолковая. Ты даже ребёнка не смогла выносить. Документы на развод получишь по почте. Прощай!» Я вздрагиваю — так сильно хлопает за ним дверь.

И вздрагиваю ещё раз, потому что с двух сторон меня хватают сильные руки и тянут куда-то вверх и назад.

— Миледи! — встряхивают они меня. — Вы в порядке, миледи?

Глава 29

Если этот лес хотел меня растоптать, раздавить, разрушить, то он вполне справился со своей задачей.

— Да, всё в порядке, — отвечаю я, отстраняясь, но на самом деле «нет».

Я убита. Морально искалечена. Физически уничтожена.

Ноги меня не держат. Подгибаются. Я опускаюсь на колени, а потом сажусь на укатанную сырую землю дороги и опираюсь руками, чтобы уж совсем не упасть в грязь лицом в прямом смысле этого слова. Хотя даже на это мне плевать. Больше всего на свете мне сейчас хочется плакать. Навзрыд. Кусая от боли губы. А ещё, чтобы меня оставили в покое. Не трогали.

— Оставьте меня одну, — отворачиваюсь я, когда незнакомый мужчина садится на корточки передо мной. — Убирайтесь!

— Нет, миледи, это неправильное решение, — и не думает он подчиняться.

— Вы кто?

— Меня зовут Гриф. Это прозвище. Белоголовый гриф, — показывает он пальцем на выжженный на кожаных доспехах знак на груди, когда я поднимаю глаза. — Хотя некоторые и зовут меня за глаза «безголовый», — улыбается он.

— Значит, вы не настоящий сварщик? — усмехаюсь я.

— Нет, я не королевский гвардеец, — конечно, не понимает он иронии, но не теряется.

— А кто вы? — рассматриваю я его тяжёлый подбородок, покрытый тёмной щетиной, в которой пробивается седина. Выше поднять глаза у меня нет сил.

— Я просто выполняю свою работу. Не думайте об этом. Просто не думайте. Всё, что ортов Лес заставил вас вспомнить, всё это давно в прошлом. И давно не имеет значения. Пережито и забыто. Оставьте это лежать там. Хорошо? — протягивает он широкую ладонь.

И голос у него такой спокойный и уверенный, и слова он говорит такие правильные, что хочется ему верить.

— Я постараюсь, — вкладываю в его ладонь свою руку. Он помогает мне подняться.