Заноза Его Величества (СИ)

И смотрю ему вслед, пока он не скрывается за поворотом.

Чёрт! А я тут пять минут назад Святую Церковь нагнуть задумала. А Мой Диктатор уже образцово-показательно нагнул меня. Так ненавязчиво дал понять кто я, где моё место и что команды «сидеть» и «к ноге» пока никто не отменял.

Вот всё же гад ты, Гошик! Разжаловал, наказал парня ни за что. Работать ещё с тобой и работать, тиран нищастный.

И я не просто чувствую себя виноватой. Я виновата. Только, блин, я же для него стараюсь, для дурака.

Тяжело вздыхаю. Машу рукой. Пожимаю плечами. А что ещё мне остаётся?

«Ладно, прорвёмся. Вот освоюсь, и будете вы у меня вот где все», — сгибаю я в характерном жесте руку. А потом, расправив плечи, иду в сад.

Глава 28

— И кто это у нас тут такой красивый? — останавливаюсь я в открытых дверях оранжереи.

Хотела было широким уверенным шагом дойти до фонтана, у которого стоит Дамиан Фогетт. Но ну его нафиг — в такой дождь!

— И главное, такой неожиданный.

— Катарина, — оборачивается он и почти бежит мне на встречу. Весь промокший насквозь, с висящими сосульками волосами, но такой… счастливый? — Прости, что я так рано.

— Стоять, — останавливаю я его за пару шагов до того, как он ступит на сухой гравий у меня под стеклянной крышей, и царственным жестом прогоняю слуг.

— Я не мог уснуть всю ночь, — останавливается он ровно там, где я и сказала.

— Совесть замучила?

— Совесть? — непонимающе моргает он.

— Не в курсе, что это такое? — похлопываю я по ладони сложенным веером, прямо с удовольствием ощущая его жёсткость, тяжесть, костянистость. — Так я легко поясню.

— Я переживал…

— Ты во всеуслышание заявил, что я гулящая, — перебиваю я.

— Так разве не в этом был наш план? — растерянно открывает он рот.

— Наш план?! — пришла моя очередь глупо моргать.

План опозориться? Изваляться в жидких какахах по самое не хочу, а потом отряхиваться, и чтобы всех забрызгало? Шикарный план. Интересно, это кто же его придумал?

Хотя с этой встречей и так что-то явно идёт не так. Я ни черта не понимаю. И Катькина память упрямо молчит. Есть, конечно. Способ её оживить, но… нет! Я не буду прижимать Дамианчика к своей груди! Я иду на единственную уступку — делаю шаг назад, давая ему место под крышей. А то простынет, заболеет, помрёт ещё, кого я тогда буду казнить?

— Это был план Б? Или план А?

— План что? — вздрагивает он, видимо от воды, потёкшей с мокрых волос ему за шиворот. — Ты же всегда знала, что Он не отступит. И Он должен был выгнать тебя сам, с позором, потому что… Катарина, — тянет он руку к моему лицу.

О, этот вожделенный взгляд на мои губы! Я успеваю отшатнуться в последнюю секунду.

— Руки, Дамиан! Держи при себе, если не хочешь, чтобы я их переломала. Но продолжай. «Потому что» что?

— Ты отдалась мне, — убрав руки за спину, вытягивается он как гусар. Весь такой лихой, бравый, пылкий, влюблённый.

— Когда? — удивляюсь я так искренне, что слова «не было такого» явно проступают у меня на лбу.

— Святой Ог! — выдыхает он страдальчески, словно читая эту надпись. И всё остальное, что я добавляю там бегущей строкой, в основном нецензурное. — Ты правда ничего не помнишь?

О, этот взгляд больного щенка! О, эти глаза невинно чистого, правдиво голубого цвета! О, эта гордая осанка пленного офицера! Только почему мне хочется проверить нет ли на нём «прослушки»? Ведь жопой чую, что он вынуждает меня признаться. Принять правду, которую я помнить не хочу. Заставить играть по своим правилам. Решил давить на то, что я ничего не помню? Ну, ладно, мой сладкий, давай сыграем в эту увлекательную игру. Только чур я сверху.

— То, чего не было — нет, я не помню. Хотя, конечно, я не могу тебе запретить фантазировать об этом.

— Катарина, я не лгу. Я люблю тебя. Услышь своё сердце, — всё же берёт он меня за руку. — И ты тоже любишь меня.

К сожалению, а может, к счастью, от его ледяной, как у мертвеца, руки из всех чувств во мне просыпается только озноб. Я искренне передёргиваюсь. Но память мне это не освежает.

— Я не люблю тебя, Дамиан, — перехватываю его узкую ладонь покрепче с надеждой на озарение. Но снова в памяти ничего, из Катькиного. Зато оживляются классики. — И я другому отдана, и буду век ему верна.

— Это твой ответ?

— Это Пушкин. А мой ответ: пошёл к чёрту! — не отпускаю, отшвыриваю я его руку.

Но вместо того, чтобы обидеться, он вдруг падает на колени.

— Прости меня, — смотрит он снизу так, что я даже нервно сглатываю. — Я был не прав. Я должен был бросить ему вызов. Не отдавать тебя. Бороться. Пойти против закона. Не выбирать этот путь. Но я поступил как трус. Да, я — трус. И я уже жестоко за это наказан, — ползёт он на коленях, а потом утыкается в меня лбом. — Катарина, прости меня, умоляю!

Чёрт! А я собиралась отхлестать его веером. А теперь мне что с этим делать? Обнять и пожалеть? Понять и простить?

Особенно после вчерашнего? И ведь ни следа на наглой морде не осталось от Гошкиного кулака. «Таков был план» и трындец! Ещё скажи, что мой!

И почему мне всё время кажется, что в кустах прячется кто-то с фотоаппаратом? То ли полицейских сериалов пересмотрела, то ли острый приступ паранойи.